Торговали книгами. Книги продаются на лотке высшей школы. Моя молодая коллега сказала, что хорошо, что хоть где-то они начали продаваться. Приехали какие-то армяне, киргизы. Представляете, какая трата средств республики Армения, демократического Казахстана. Представители бывших союзных республик выступали с нелепыми докладами. Барт и Фуко похожи на анархистские договоры. Рокарева согласно закивала головой. Все трое казахских учеников профессора И.Р. Гальперина носили фамилию баи: Гяур Курдынбаев, Лаура Курманбаева и Роза Байбаева. Баи – значит богатые.

«Я уже оставляла парочку своих монографий в МГЛУ», – скороговоркой говорила профессор из новых, залетевшая из финансовой академии. Выступали иностранцы, очень немудряще на уровне words combine with words. Старушки – божьи одуванчики ударялись по мемуарам: «А какое было это чудное обсуждение – как музыка!» Верно, и голуби тогда какали реже, верилось, и молоко медленнее скисало, и черное море было таким черным, таким соленым.

В выступлениях было все – банальщина и шиза, милая чудинка, откровенная глупость и завиральные идеи, досужие разговоры, мюнхгаузеновские потуги. Настойчиво предлагали купить 474 выпуск научных трудов. Бегло проглядев его, я не пожалел, что у меня не было 473 предыдущих. Это очень хороший выпуск, он посвящен Илье Романовичу. Дальше своего коллектива большинство носа не высовывало. Но и свои ценные труды рекламировали как-то неумело. Это объясняло общее плачевное состояние института.

Большинство докладов были лишены реального материала, неверифицируемы. Ничего не иллюстрировали, были без примеров или содержали детские восторги: «Как хорошо сказал Барт! Об этом Анна Ивановна написала. Это теория Богранда». Кое-что было будто и вовсе не про язык. Надуманные примеры типа the cat is on the mat. Шел, как всегда поиск глубинных смыслов произведения. Было и оскомину набившее родно мелкотемье: Как надо говорить дИскурс или дискУрс, а как же тогда ресурс, конкурс, ракурс…? Одна женщина – из умных и одиноких – задала вопрос по моему докладу: не предвосхищает ли язык социальные явления и не стоит ли, подобно ленинградскому вузу, изучать язык в единстве с мышлением. Я поспешил согласиться, что язык предвосхищает, а не отражает социальные явления. Подумал, пусть будет такая подвижка на пути отхода от материалистической теории отражения. Стоило ли так далеко ездить…

Множество ярких творческих удач сопутствовали сотрудникам Института языкознания за 50 лет его существования. Но жизнь в Институте не сводилась к одной работе. Одни активно занимались общественной работой – по линии Партии или профсоюза. Другие увлекались спортом, украшая Институт грамотами и кубками. К праздникам вывешивалась стенгазета «Языковед». А еще были «вечера отдыха» с танцами и застольем, в том числе, включавшем изысканные национальные блюда собственного приготовления. Но венцом общественной активности были, все-таки, капустники. Им и посвящено настоящее издание.

С грустью слушаю единственную запись нашего капустника, сделанную «на гастролях», в Институте русского языка. Конечно, многие шутки безнадежно устарели, но как все-таки приятно погрузиться в ту уникальную атмосферу праздника, когда полный зал ловит каждое наше слово, и мы знаем, что все остроты будут поняты и оценены, и мы немножко звезды, и мы «отрываемся» на полную катушку. В этой записи главное – не текст, а реакция зала.

Капустники ставились примерно раз в год, чаще всего, в канун старого Нового Года. За время их существования было насочинено порядочное количество текстов и стихов. Но, как это часто бывает, «что имеем, не храним». Многие тексты безвозвратно утрачены. Я хотел бы оставить для истории хотя бы то, что есть. Для живых участников – это повод вспомнить молодость. Для нового поколения – своего рода вызов: попробуйте сделать нечто подобное.

Первый капустник Института языкознания на Волхонке увидел свет в 1967 г. Своим появлением он обязан стечению трех обстоятельств. Во-первых, волею судеб среди сотрудников Института в это время оказалась одновременно целая плеяда талантливых авторов. Во-вторых, на редкость талантливой была в этот период аспирантская молодежь – ударная сила актерского цеха. Но самое главное, в Институте появилась очаровательная Вероника Телия. Как это у нас пелось:

(Комментарий: Муся Бобрева – лицо, без которого первый капустник был бы невозможен, ответственная за культмассовую работу в тогдашнем месткоме; Александр Балаян – аспирант Н.Д. Арутюновой; Арон Долгопольский – ныне профессор университета в Хайфе; Микаркин – вахтер Института с непростым характером).

Именно Вероника пробудила дремавшие до того творческие потенции Института, раскрутила мощный механизм, который действовал полтора десятка лет. Как можно было бы определить ее амплуа? Режиссер-постановщик? Хормейстер? Завлит? Ответственный по связям с общественностью? (напомним, что в те времена капустник не мог выйти без одобрения партбюро, и в этом процессе ее личный шарм играл не последнюю роль). Итак, капустник – это Вероника.

Наиболее тароватые из них: В.А. Виноградов, Е.М. Вольф, Т.В. Булыгина-Шмелева, А.Б. Долгопольский, М.Е. Алексеев, А.В. Михеев, и др. Но надо сказать, что полноправным соавтором каждый раз выступал капустный Ансамбль. Ведь окончательная редакция и большинство лучших хохм рождались во время репетиций.

Условно делились на безотказных (вроде А. Василевича и примкнувшего к нему позже М. Алексеева), которые играли всегда и которым поручали главные роли; надежных (Б. Нарумов, Г. Ермушкин, А. Чеченов, В. Мошкало, Г. Пюрбеев), которые всегда были на подхвате; зачетных (типа блистательных С. Никитиной или В. Порхомовского) – выступали по мере вдохновения; одноразовых (В. Плунгян, И. Кормушин, A. Шахнарович, Ю. Сорокин и множество других, в том числе безвестных ныне аспирантов) и, наконец, палочек-выручалочек, в последний момент заменявших выбывших актеров (М. Архангельская, М. Журинская, В. Калыгин).