Наступило утро, первое утро без французов, серое, тихое и дождливое… В ночь на одиннадцатое октября последние солдаты Молодой гвардии ушли из столицы. Остались лишь тяжелораненые да потерявшие человеческий облик мародёры, опасавшиеся русских куда менее соотичей…

Искушаемые любопытством, они выбрались из подвала и обозрели Кремль. Крепостные стены рухнули в нескольких местах, колокольня Ивана Великого треснула, излом её красных кирпичей уподоблялся кровавой ране. Рядом стоявшая звонница обратилась в бесформенное нагромождение раздробленных камней, на которых лежали три больших колокола от тысячи до трёх тысяч пудов каждый, перевёрнутые кверху дном силою взрыва. Стены соборов — Успенского, Архангельского, Благовещенского — и Грановитой палаты были облеплены толстым слоем мусора, их железные крыши зияли дырами, пробитыми огромными камнями, тяжёлыми брусьями и оторванными языками сорванных колоколов. Обгорелые и закоптелые стены царского дворца и Грановитой палаты безобразием своим и мрачностью наводили уныние. Воющий ветер раздувал висевшие на их стенах полотна кровельных железных листов, кои грохотом и пронзительным скрипом поражали в безмолвной тишине чувства страхом. На кремлёвских площадях не было свободного места. Путь преграждали разбитые фуры, лафеты, дорожные экипажи, кареты, коляски, брички или просто изломанная мебель. Верхняя половина Никольской башни, до самой киоты образа святого Николая Чудотворца, была разрушена, тогда как сама икона святителя уцелела, равно как и стекло в ней. Часть железной крыши Арсенала оказалась сорвана и занесена на Никольскую улицу. Занявшийся от взрывов Угловой Арсенальной башни пожар уничтожил почти полностью деревянные стропила крыши и затронул часть парадного фасада Арсенала. Сама же Угловая, или, как её называли, Скотинина, башня устояла, хотя сверху донизу покрылась паутиной глубоких сколов и трещин.

Пройдя Кремлёвской набережной, они наткнулись на уродливую груду разбросанных на дальнее расстояние камней, бывших ещё вчера Боровицкой башней. От силы взрывной волны железные решётки набережной были изломаны, дома на противоположной стороне реки облеплены мусором и вонзившимися в их стены, подобно стрелам с острыми наконечниками, осколками серых камней. Вода светилась серебром оглушённой и всплывшей на поверхность рыбы. Обходя Кремль с Моховой улицы, между взорванной Угловой башней и Троицкими воротами, с не меньшим удивлением взирали они, как с верхнего яруса крепостной стены изливался сероватый колеблющийся водопад и с невообразимым шумом низвергался в ров.

— Что-то там неладно, Пахом, давай подойдём ближе! — распорядился облачённый в гражданское платье московского обывателя Овчаров. От французской униформы он освободился, как отгремели последние взрывы.

Воображаемый водопад оказался обыкновенной бумагой, исправно исписанной писарями и выброшенной неприятелем из кремлёвских архивов. От бушевавшего ветра растрёпанные и вырванные листы «дел» столь неистово клокотали и яро шелестели, что поневоле представлялись издали ревущим водопадом. Пострадали и другие постройки Кремля, но разрушения могли быть значительнее, если бы не намочивший пороховые мины дождь и вступившие в город казаки Иловайского, погасившие запалённые фитили и прервавшие ведущие к зарядам проводники.

Покидая Москву, французы предавали огню всякий уцелевший дом, а у казаков не было средств тушить умножавшие хаос и бедствия пожары. Впрочем, смысл происходящего заключался в ином. Священная столица России освободилась от чужеземной власти, грозный враг отступил и теперь спешил к Малоярославцу, пытаясь опередить Кутузова. В Москве же в продолжение целого дня и наступившей вслед за ним ночи поселилось безудержное веселье, везде только и слышались восторженные крики — Москва спасена! — и раздавалось троекратное «ура!». Исстрадавшаяся столица шумно праздновала своё освобождение.

Когда в город вступили казаки и заняли Кремль, им пришлось остудить пыл приехавших в Москву на возах окрестных крестьян, понадеявшихся на лёгкую поживу. Охваченные корыстолюбием мужики бросались грабить и захватывать соляные склады, находившуюся в кремлёвских подвалах казну с медными деньгами, а также уцелевшие и чудом не выпитые винные погреба. Вступивший в Москву отряд едва был достаточен для того, чтобы сдерживать вооружённую добытым у неприятеля оружием чернь, стекавшуюся со всех сторон в город. Однако неожиданно для себя мародёры столкнулись с сильным противодействием и не раз попробовали на своих спинах удар казацкой нагайки, когда пытались через обрушенные стены проникнуть в Кремль. Полностью пресечь бесчинства всё же не удалось. Группы неистовых в гневе людей таскались по заброшенным пожарищам, отыскивали в подвалах и погребных ямах спрятавшихся в них неприятелей и жестоко убивали последних, зачастую зарывая ещё живых в землю. Заблудившиеся и отставшие от своих частей французы бродили по Москве и становились жертвами разъярённых крестьянских толп.

Вслед за казаками Иловайского из отряда пленённого французами генерала Винценгероде тем же днём в Кремле появился генерал-майор Бенкендорф[69]с гусарским полком и временно принял на себя должность коменданта Москвы. Страстное желание послужить Отечеству побудили Павла искать встречи с новым комендантом. Взяв за руку Акулину, он отправился на его поиски, наказав Пахому быть в Арсенале и сторожить разобранный станок и припасы. Бенкендорфа он застал выходившим из Успенского собора с круглыми от ужаса и негодования глазами. Сопровождавший генерала флигель-адъютант пребывал в не менее растрёпанных чувствах. — Отправляйтесь на квартиру к Иловайскому, князь, и распорядитесь касательно караула, — приказал Бенкендорф, останавливаясь в дверях собора. — Попросите его не жадничать и выделить нам человек шесть, а лучше с десяток, — напутствовал он садившегося на великолепного белого коня князя. — А ты печать мою принеси немедля! — приказал он вальяжно сидевшему на козлах и считавшему мух казаку.

Соскочив на землю и напрочь забыв про сон, тот опрометью побежал исполнять приказание начальника. Пользуясь возникшим замешательством и временным одиночеством Бенкендорфа, Овчаров выдвинулся вперёд, и их глаза встретились.

— Ротмистр Овчаров, ваше превосходительство! — решительно отрекомендовался Павел. — Оказался застигнутым неприятелем в госпитале, — предваряя законные вопросы касательно своего внешнего вида и опасаясь, что с ним не станут разговаривать, одним духом выпалил он. — Разрешите обратиться к вашему превосходительству!

— Ежели у вас какая нужда… — в некотором недоумении проронил Бенкендорф.

— Ещё какая, ваше превосходительство! — ответил он в горячности и вручил охранный лист за подписью Кутузова, который в преддверии скорых перемен предусмотрительно забрал у Анны во время последнего визита в Мятлевку.

— М-да, пресерьёзная рекомендация, — внимательно ознакомившись с содержанием бумаги, протянул Бенкендорф, с живым интересом изучая Овчарова и переводя любопытствующий взгляд на стоявшую чуть поодаль Акулину.

— Ежели ваше превосходительство изволит дать мне лошадей, я бы перевёз свою воспитанницу и слугу, — Пахом был также упомянут в охранной грамоте Светлейшего, — к невесте в усадьбу, а после, ежели вы дозволите, присоединился бы к вашему отряду.

— С удовольствием исполню вашу просьбу и зачислю вашу милость в свой гусарский полк.

— Счастлив служить под началом вашего превосходительства! — с воодушевлением поблагодарил генерала Павел.

— А вот и Григорий возвращается! — указал на спешившего к соборной паперти казака Бенкендорф.

— Вот, ваше превосходительство! — доложился запыхавшийся Григорий и передал печать начальнику.

— Храм до́лжно закрыть, дабы народ не узрел безобразных кощунств, в нём содеянных, — пояснил своё решение он, кивая на отворенные двери собора. — Извольте взглянуть, ротмистр, что сотворил неприятель, — пригласил он войти внутрь обители, сам оставаясь в дверях, явно не желая вновь травить себе душу.