— Ну как, ваше высокоблагородие, видали главнокомандующего? — с неподдельным интересом спросил его Федька, ожидавший Овчарова близ аванпостов русского лагеря.

— Не то что видал, но и разговаривал с его светлостью, да не единожды, — не без гордости отвечал он.

— Стало быть, хранцуза скоро бить зачнём?

— Скоро, Фёдор, скоро, — отвечал Павел, озираясь по сторонам в поисках гравёра. Токмо куда ты Пахома моего запрятал? — удивился он отсутствию возле телеги мастерового.

— Дык к мужичкам яво своим отослал в деревню, — прощаясь с казаками, проводившими Овчарова за аванпосты, пояснил Меченый. — Што яму́ здеся глаза зря мозолить да возле бивака казацкого ночевать? Никто ж не ведал, скока дён ваше высокоблагородие здеся пробыть изволит. Мы-то люди привычные, а яму́ всё ж под крышей почивать способнее будет.

— Это ты ладно придумал, благодарствую тебе, Фёдор.

— Мерси говорить опосля будете, а таперича в деревню мою пойдём, вы мужичков моих стрелять да на коне скакать знатно научать обещались.

— Обещал, Фёдор, обещал, от того не отрекаюсь, — с готовностью согласился Павел, хотя у него образовались дела поважнее.

Поручение светлейшего, о котором он должен был хранить строжайшую тайну, да и грядущее свидание с Анной, на которое он очень рассчитывал, понуждали его поторапливаться. Проехав версты две на бесшумно катившейся телеге, колёса которой Фёдор загодя обильно промазал дёгтем, они спешно свернули с большака на просёлочную дорогу. На большак валила кавалерия князя Понятовского (Овчаров сразу узнал командные возгласы поляков) и, достигнув Старой Калужской дороги, поворачивала направо, к селу Троицкому, то есть прямо в противоположную от села Красного и лагеря русской армии сторону. Подчиняясь приказу Наполеона, Понятовский выдвинулся от Подольска к Серпухову и, не обнаружив там русской армии, пустился на поиски дальше. Флюгера на пиках улан трепетали на ветру, и грозный вид польских шволежеров[49] не предвещал ничего доброго. — Схоронимся в овраге, — шепнул Овчарову Федька и направил лошадь в широкую, поросшую травой лощину.

Умное животное послушно совершило требуемый манёвр, и спустя пару минут они наблюдали из-за росшего по краю лощины кустарника за передвижениями улан.

— Слава Богу, они повернули направо и двигаются к Москве! — перекрестившись, пробормотал Павел, отмечая число неприятельских конников.

— Да вы дюже не тревожьтесь, ваше высокоблагородие! Главнокомандующий выставил надёжные заслоны впереди и вокруг лагеря. Так что, ежели што, казачки, да и армейские отряды наши поляков оных иль хранцузов, буде кто, остановят всенепременно, — ухмыльнулся во всё лицо Меченый, спускаясь обратно в овраг и подходя к начавшей беспокойно фыркать лошади.

— Всё ты знаешь, как я погляжу, тебе бы войсками командовать! — в очередной раз удивился Павел здравости суждений Меченого и неподражаемой словесной смеси, на которой тот изъяснялся.

— Я и командую, — пожал плечами Федька и подвёл лошадь к горловине оврага. — Кавалерия ихняя, кажись, прошла, таперича можно и нам в путь сбираться.

— Токмо не по большаку, Фёдор! — встрепенулся Павел, ощупывая зашитую в воротнике сюртука охранную грамоту светлейшего.

— А нам в нём никакой надобности и нету. Щас пойдём по энтой тропе, опосля повернём пару раз и в деревню мою прибудем, — авторитетно заверил его Фёдор.

Так и вышло. Не прошло и часа, как, взобравшись на каменистый пригорок, они увидали раскинувшуюся по обоим берегам широкого ручья, окружённую лесом деревню. Крытые тёсом, добротно срубленные избы стояли свободно, не тесно, в отдалении друг от друга, ворота были заперты, плетень ладно и плотно собран, и всё указывало на то, что добрый и рачительный хозяин, сидящий на оброке земледелец, а не задавленный барщиной мужик обитает здесь.

Телега меж тем подъехала к крайней избе и остановилась. Фёдор спрыгнул с облучка и постучал в ворота условным сигналом.

— Здеся Спиридон живёт, к нему я Пахома твово и определил, — доверительно сообщил Федька.

Калитка приоткрылась, и они вошли. Во дворе перед домом среди разгуливавших гусей, кур и уток, подбоченившись и расставив широко ноги, стоял Спиридон и что-то покровительственно втолковывал растерянно кивавшему Пахому. Сидевшие на завалинке мужики ехидно посмеивались. Все обернулись на вошедших, и освобождённый от докучливых наставлений Спиридона Пахом едва не бросился в объятия Овчарова, тогда как сам Спиридон степенно поздоровался с Меченым, а уж потом и с Павлом.

— Будет вам брехать да лясы точить, мужички, пора и делом заняться! — разом прекратил смех и досужие разглагольствования Фёдор. — Вот, его высокоблагородие господин ротмистр будет научать вас стрелять да на лошади скакать справно. Спиридон, кличь народ, сейчас и зачнём, покамест солнышко высоко.

По пути в деревню Овчаров объяснил Федьке, что ему предстоит выполнить важное задание светлейшего и на всё про всё у них сутки, не более. Пока стекался народ, он перекусил на скорую руку, после чего осмотрел пистолеты, имевшиеся в арсенале Меченого, а заодно вытребовал мишени — обыкновенные огородные чучела, коих нашлось великое множество. Как только все собрались, пошла учёба.

— Неплохо, мужички! — похвалил он крестьян, когда солнце село и лёгкие сумерки накрыли околоток. — Завтра зачнём учиться управляться с ездовыми лошадьми и стрелять с седла, — объявил он, собираясь идти отдыхать, но тут прибежавший мальчуган, младший отпрыск Спиридона, сообщил, что к деревне подходит отряд французских фуражиров с зажжёнными факелами и конным конвоем.

«Может, моя учёба сейчас и сгодится», — подумал Павел, заряжая ружьё. То же самое сделали Спиридон, Меченый и пятеро селян, обнаруживших похвальную меткость в стрельбе. План операции разработали на ходу и предводительствуемый Федькой отряд выступил из деревни. Перейдя ручей, они углубились в лес, при этом четверо вооружённых топорами мужиков завалили несколько порядочных стволов — высоких берёз и осин, перегородив ими сравнительно узкую просёлочную дорогу.

Опустившееся за горизонт светило не озаряло небо, земля выдыхала вечерний туман, и его молочные облака пышно стлались по дороге, на которой ожидались неприятельские фуражиры. Огонь факелов и нараставший шум копыт послужили сигналом затаившимся в придорожной листве партизанам. Первыми в импровизированную засеку упёрлись скакавшие впереди верховые.

— Diable! Birge! Tournez![50] — осаживая лошадей, в один голос закричали всадники, но в этот момент за хвостом колонны повалилось множество новых, молодых и более тонких в стволе деревьев. Оказавшись в западне, конники смешались с повозками фуражиров, которые, беспорядочно размахивая факелами, в панике озирались по сторонам и разворачивали телеги, чем создавали ещё большую тесноту и сутолоку. В эту секунду из темнеющего леса раздались прицельные выстрелы, и затёртые телегами конники тотчас освободили сёдла. Горящие факелы в руках фуражиров хорошо освещали их, что облегчало задачу Меченого. Ещё серия выстрелов — и лесная дорога усеялась трупами неприятелей.

— Au secours! Au secours![51] Nom de Dieu! — отчаянные крики о помощи огласили околоток, но они лишь сотрясли воздух. Победа была полной: двенадцать верховых лошадей, шесть повозочных, полтора десятка фузей, седельные пистолеты, тесаки, сабли, не считая запаса пороха, спрятанного в одной из телег, стали добычей партизан. Этого арсенала плюс то, что имелось в распоряжении Федьки, вполне хватало на предстоящую вылазку. Меж тем голодные лошади, освободившись от седоков и почуяв под ногами свежую травку, принялись за неё с таким остервенелым и неубиваемым аппетитом, что даже щедрые угощения кнутом, не могли оторвать их от вожделенной трапезы. Не обращая внимания на Федькиных людей, животные разбрелись по лесу и без устали насыщали пустоту своих исстрадавшихся желудков.