К шести часам вечера, когда на Москву уже опустились сумерки, ибо темнело с каждым днем все быстрее, мы с Зоей оказались в больнице. На тот момент, когда она вновь оказалась на больничной койке, в сознание жена так и не пришла. Не пришла в себя она и к полуночи, даже после подключения аппаратов, стабилизирующих дыхание и подачу кислорода в организм. Датчики показывали, что все в порядке. Пульс был стабильный.

Я снова сидел рядом, на том же стульчике, что и в прошлый раз. Ее лицо было белее мела. Врач, который носил очки, короткую щетину и был чуть повыше меня, стоял рядом.

— Что с ней, доктор? — спросил я тихо.

— Не знаю. Ей нужно будет снова сдать анализы, сделать флюрку и остальное.

— А если мы не выявим проблему?

— У всего есть свой исход и у всего есть свой исток. Должна быть проблема. Такое просто так случатся не может.

— Возможно, у нее появилась эпилепсия?

Доктор покачал головой.

— Сомневаюсь. А у нее были родственники с ней?

— Нет.

Наступила тишина.

— Вы можете лечь на соседнюю постель, если хотите. В коридоре дежурит сестра.

— Думаю, я не усну сегодня.

— Понимаю. Но, все-таки, попробуйте. Отсутствие сна ни к чему хорошему не приводит. Спокойной ночи.

— Спокойной.

***

Зоя пришла в себя ближе к вечеру завтрашнего дня, проведя без сознания почти сутки. Сначала ее накормили, напоили и дали отдохнуть. С едой ее состояние улучшилось достаточно быстро — к лицу вернулся здоровый цвет, довольно скоро она смогла ясно, четко говорить и даже смеяться. Анализы сдала через два дня. Ничего дурного они не показали. Это значило, что больше держать ее в больнице врачи не могли. Перед выпиской Павел Константинович подошел ко мне и отвел на пять минут в сторону.

— Случай с вашей женой ставит врачей в тупик, — сказал он прямо. — Однако современная медициная, несмотря на то, что с каждым годом развивается все сильнее, не может дать ответы на все вопросы. Человеческое тело, как и космос, или океан, хоть и изучено, но очень мало. Главную загадку составляет мозг. Он обследован лишь на девяносто пять процентов.

— Что вы хотите сказать?

— Когда я учился на врача, некоторое время практиковался и стажировался в странах Альянса. В общем-то в Чехии и Австрии, но довелось побывать и в Японии. Там я услышал лекцию от одного японского доктора, какого-то кандидата наук, что во время Второй мировой войны немцы во время пыток создали препарат, блокирующий определенную часть мозга. Эта часть отвечает за работу других органов, в том числе и легких. Если заблокирован мозг...

— Не работают и легкие, а значит, она не может дышать...

— Верно.

— Что мне делать, доктор? И где она могла заразится?

Врач покачал головой.

— Это лишь история того доктора, Константин. Неизвестно, правда ли был разработан такой препарат, но, насколько мне известно, в древней японской медицине, в частности у буддистов, есть ответы и на вопросы того, можно ли снять блокировку с мозга. Другое дело, что добраться сейчас до Японии, получить туда визу и остальное...

— Стоит дороже, чем купить особняк в НРГ, — на выдохе закончил я.

— Верно. Что касательно того, где она могла заразиться, если мое предположение, а это лишь мое предположение — верно, я не знаю. В любом случае, двери нашей больницы всегда для вас открыты. Поищите информацию об этом в интернете. Думаю, должно что-то быть.

— Спасибо, доктор.

— Всего доброго, Константин. Удачи вам в поисках.

...потому получается, что каждый, рожденный в государстве, обязан ему верой и правдой. Однако вера и правда не даются стране просто так — это работает только в обе стороны. Если государство не заботится о человеке, с чего бы ему заботится о государстве?

Отец Тимофей, священник одной из церквей в Молодечно

Я смотрел, как медленно двигались облака над Сицилией. Впрочем, в действительности они двигались отнюдь не медленно: стоило лишь вперить в них взгляд, как можно было заметить, что они несутся гораздо быстрее, чем могло показаться сначала. Они были иссиня-темного цвета, закат не так давно сгорел, и небо на том участке выглядело как аккуратное, но неустанно гаснущее пламя. Такие закаты, закаты поздней весны и начального лета, на войне казались чем-то абсолютно печальным и красивым — однако, откиньте меня лет на десять назад, во времена, когда я был еще ребенком, и этот закат приносил бы совсем иные эмоции. Он являлся бы самым прекрасным явлением, какое только можно наблюдать в этой жизни. Впрочем, это, пожалуй, было вполне логично.

Вспомнив, что мы находимся на вражеской территории, я отошел от окна и повернулся к своим. Все были здесь: Ветрогон, Хорнет, Петрович, Рокки, Вереск. Была здесь и Альва, девушка, вытащившая нас из плена в Норвегии. Сейчас она сидела, поджав под себя ноги и что-то рисовала в маленьком блокноте. На некоторое мгновение я задумался, подумав, какая странная штука жизнь. Вот Альва вытащила нас из подземелья, возможно, в корне изменив наши судьбы, а ее было так мало в этой истории, что я даже не помню, вспоминал ли хоть раз ее имя. Тем не менее, теперь она снова была здесь. Девушка с нашей последней встречи успела улучшить свой русский: теперь она понимала нас и вовсе отлично, хотя акцент, конечно, никуда не девался, тем более ее. Северные языки имели достаточно грубое, как мне казалось, звучание. Впрочем, не такое грубое, как немецкий.

Мы расположились в небольшом домике неподалеку от одной из итальянских деревушек. Он стоял на краю огромного поля, не сильно близко, но не очень далеко от дороги, на которой в течении целого дня, что мы здесь провели, никто так и не появился. В домике, очевидно, планировали сделать ремонт: уже были поставлены новые окна, кое-как сделаны полы, но работы предстояло еще очень и очень много. Было ясно, что дом этот только строился, потому большая часть здания была не готова. А еще всюду лежало сено, в котором мы разместились. В сене было тепло.

— Если мы пролежим здесь еще несколько часов, — сказал Хорнет, у которого наружу торчала только голова, — то я усну и точно не проснусь. Так мягко и тепло мне еще нигде не было.

— Говоришь так, будто сейчас на улице минус десять, — Вереск хмыкнул, держа в руках свою снайперскую винтовку.

— А в душе — холод и мороз...

— Началось, — буркнул Петрович.

Хорнет отмахнулся, подняв тем самым из сена маленький холмик. С тех пор, как к бойцу вернулся голос, он снова стал шутить, хотя и не так часто, как раньше.

— План все помнят? — спросил Ветрогон. Большую часть времени, то есть весь неполный день, что мы находились на Сицилии, капитан молчал.

План помнили все.

— Хорошо. Потому что пришло самое время его повторить, если вы не хотите, чтобы Мейгбун снова ушел живым. В этот раз расправиться с ним нужно окончательно.

Все были с ним согласны. Правда план, несмотря на его, хотелось бы, счастливый итог, все равно был достаточно сложным. Все должно было быть секунда в секунду.

И дело обстояло так.

Главной задачей, как было сказано несколько раз ранее, являлась ликвидация Мейгбуна. Операция состояла из нескольких этапов.

Резиденция Мейгбуна находилась аккурат над коммуной Трапани. Когда мы впервые посмотрели на план этих мест, у Петровича возникла аналогия, что нацист живет на итальянских "голливудских холмах" — город лежал внизу и у него, конечно, открывался прекрасный вид из своего дома, как и на саму Трапани, так и на море, лежащее за ней. Хорошо устроился. И не жаль, что ему это не поможет.

Операция, которую мы сразу же посчитали самой сложной, была таковой вовсе не просто так. Одно дело попасть на завод с ядерными ракетами. Да, это, безусловно, было тяжело. Верно, Омессун тоже дался нам нелегко. Но добраться до Мейгбуна в полностью нацисткой Италии, в вилле, окружённой охраной, над городом, полным врагов... Задача обещала быть тяжелой. Но нас это устраивало. Потому что как минимум у нас был неплохой план.