— Ну, — сказала она, аккуратно опустив на сложенные руки подбородок. — Теперь ваша очередь. Хотя бы чуть-чуть.

И рассказывать начал я. Рассказал я о том, что родился в Томской губернии, родители мои давно умерли, учился я хорошо, но никакого образования, за исключением школьного, так и не получил. Рассказал о том, что за неимением большого смысла жизни пошел на войну, тем более войну благородную — войну с нацистами, где я собирался окончить свой короткий жизненный путь, чего так и не произошло. Подробностей я не рассказывал, ограничившись лишь описанием мест, в которых побывал, и некоторых основных событий, которые повернули ход войны в нашу пользу. Девушка слушала меня с открытым ртом, и мне даже стало стыдно, что я не открывал так свой рот во время её рассказов.

— Стойте! — вдруг сказала она.

Я удивлённо на неё посмотрел.

— Мы ведь даже не спросили друг у друга имён!

А теперь я на неё вытаращился. И правда, как я мог не спросить у неё имени?

— Костя, — просто сказал я чуть осипшим голосом.

Девушка улыбнулась и протянула мне руку.

— Зоя. Будем знакомы.

***

Тучи полностью закрыли питерское небо черным густым занавесом. С каждым мгновением оно становилось всё темнее — закат догорел и на город опускалась ночь. Потом заморосил дождь, превращаясь в свирепый и сильный ливень. Мы бежали не жалея сил. Проспекты, мосты, дворы, закоулки. Пару раз чуть не упали. Где-то справа сверкнула молния, отражаясь бликами в окнах домов. Загромыхало. Ветер раскачивал деревья и кусты. Все живые существа: уличные кошки и псы, птицы и сами люди куда-то исчезли, видимо, решив спрятаться от непогоды. Мы бежали дальше. Снова загремело, уже прямо над нами. Снова всполох молнии. Её рука в моей, её волосы, мокрые от дождя, развеваются на ветру.

Потом ещё один поворот. Потом ещё. И снова. Затем двор. Дверь подъезда. Лифт. Дверь. Её квартира. В ней никого нет — мы мокрые насквозь от ливня. Одежда летит на пол. Дождь продолжает настойчиво хлестать в окно. Капли быстро стекают вниз, будто бы стараясь обогнать друг друга. Но ливень теперь не имеет значения. Теперь ничего не имеет значения.

Ни будущее, туманное и неопределенное, ни прошлое, полное боли, горечи и бед. Всё, что сейчас важно — огонь. Огонь в тёмных мокрых волосах. Огонь в тонких, белых плечах. Огонь в томных глазах цвета морской волны. И волны уносят меня — уносят в неизвестное, но спокойное и прекрасное далёко. И в этом далёко, хочется думать, всё будет хорошо. Ведь шторм наконец сменяется штилем и зелёные волны начинают спокойно обнимать меня... И ничего прекраснее на Земле нет.

Несмотря на то, что Третья мировая война оказалась не менее кровавой, чем Вторая, ее удивительным отличием стало то, что не было использовано ни одного орудия масштабного поражения. Никто, к примеру, так и не скинул бомбу на какую-нибудь Австралию. Хотя, я уверен, что такой случай вполне мог бы быть. Мне всегда думалось, что если Третья мировая и начнется, то непременно наступит конец света. Оказалось, что конец света — необязательно смерть всего сущего. Постепенное уничтожение друг друга это и есть закат человечества. Убийство — это целенаправленный шаг к деградации. Тот, кто его поощряет, и есть дегенерат.

Ульё Колын, румынский физик-ядерщик

— Si vous avez besoin d'autre chose de ma part, cliquez sur le gars bouclé dans le bar en bas, il passera devant moi ou se servira(Если вам потребуется что-нибудь еще, позовите кудрявого парня из бара внизу, он либо позовет меня, либо поможет вам лично — фр. язык)

— Merci. Nous allons le faire(Спасибо. Мы обязательно сделаем это), — на ломаном французском ответил Петрович. Человек с невозмутимым лицом, приведший нас в номер, ушел. Я, Петрович, Рокки и Хорнет остались одни.

Франция во время войны выступила прямым союзником Северного Трио. Однако не вся — как и в Норвегии, Швеции и Финляндии, в ней имелись свои войска ополченцев, под контролем которых находилась почти половина страны. Но всего лишь почти половина. Париж, в котором мы и оказались, полностью находился под эгидой нацизма, и военных действий в нём не велось. Город война будто не тронула. Разве что людей на улицах стало меньше — большая часть работала на оборонительных комплексах и готовила боеприпасы для СТ и самих французов. Или же на полях. Тут уж кому как повезло.

Время, проведенное в госпитале, мы потратили с большой пользой. Не могу сказать, что мои ребра успели окончательно зажить, но то, что успели хоть как-то, уже радовало. А вот выучить французский язык за три недели, как приказал Ветрогон, оказалось абсолютно невозможно. Не то, чтобы это удивило кого-то из членов отряда, согласившихся на отправку во Францию. Мы пытались, и тщетно. Небольших успехов добились — что-то могли сказать, понять, где-то ответить. Но акцент от этого никуда не девался. Да и понимали мы далеко не все. Французы говорят слишком быстро или используют такие словесные повороты, что мозги отказывались их воспринимать.

— Хоть белье тут чистое, — буркнул Хорнет, разглядывая синюю простыню.

— Скажи спасибо, что оно в принципе есть, — Рокки шагнул к другой кровати, садясь на неё, — после Норвегии это чистый рай.

Петрович покачал головой.

— К окнам не подходите только. Нечего чтоб на нас лишний раз зыркали.

Я сел на одну из кроватей. Усатый здоровяк посмотрел на всех нас по очереди. Петрович тут был самым старшим — каждому из нас он спокойно годился в отцы. А ещё он был самым здоровым. Несмотря на то, что ни я, ни Хорнет, ни Рокки не отличались высоким ростом, Петрович был крупнее самого высокого человека. Сколько он там, метр девяносто шесть? Да, около того. Кто-то уже успел пошутить, что, как приедем в Париж, его можно будет поставить заместо Эйфелевой башни — размер один и тот же, и такой же красивый. Кажется, это был Хорнет. По крайней мере, я бы этому не удивился.

— Итак... — Хорнет сел в кровати в позе лотоса. — Какой у нас план? Я-то помню, просто хочу чтоб Петрович напомнил Штилю с Рокки: в конце концов, не всем дана варящая голова.

Рокки закатил глаза. Я усмехнулся. Петрович хмыкнул.

— Шутки шутками, — здоровяк опустился на свою кровать. — А план повторить нужно. Поэтому слушайте...

План заключался в следующем. Основной нашей задачей было проникнуть на подземный военный комплекс под Парижем, чтобы вывезти из строя ядерные боеголовки. Но вывести их из строя и при этом не взорвать являлось далеко не самой простой задачей. Есть человек, который способен это сделать. Его зовут Люпен Мишель — это главный учёный, приложивший к созданию этих самых боеголовок свою светлую голову. Без него ракеты не взлетят в воздух. Вот только есть одно но. Люпен не хотел создавать эти ракеты и сделал он это, по информации разведки, под угрозами противника. Сейчас создание боеголовок находится на финальной стадии — через несколько дней, максимум неделю, если не вытащить оттуда ученого, ракеты поднимутся в небо. Наша цель — вытащить учёного из подземного комплекса и сделать так, чтобы ядерное оружие не имело возможности быть использованным. Но есть ещё одна сложность.

Подземный комплекс достаточно большой и ведёт к нему длинная сеть туннелей-катакомб под городом. Однако есть человек, который может нас через них провести — связной, втершийся во французскую среду, разведчик НРГ. Все, что нам известно о нем, это его позывной, Лисёнок. Встретиться с ним мы должны в нескольких районах от нашего отеля через два дня, в полночь. И в эту самую полночь провести очередную важную операцию Третьей мировой войны. Будто нам их и без нее было мало. А до тех пор...

— Пойдем по французским мадемуазель, — хлопнул в ладоши Хорнет, — все равно делать больше нечего.

— Ишь чего вздумал, — Петрович ни капли не удивился. — Нет уж. По улицам походить можем, да и то, аккуратно, с капюшонами, все как положено. А по бабам ходить нечего, уверен, многие из них шашни крутят с французскими офицерами. Донесут.