— Мы, очевидно, у фронтовой линии. Но сколько войск! Я вижу остроконечные буденовки. Наши! — радостно воскликнул он.

Но минуту спустя Владимир стал недоуменно рассматривать толпы солдат.

— Что они делают? — пожал он плечами. — Отряды будто топчутся на месте. То маршируют, то танцуют… Странно, непонятно…

И он свесился за борт, рассматривая удивительные воинские части. Аэроплан плавно скользил по воздуху, приближаясь к земле.

— Что за черт? Ничего не понимаю! Неужели они что-то поют? — он нашел радионаушник и поспешно приложил его к уху.

Неожиданно по его лицу расплылась веселая улыбка.

— Да у них там весело! Они смеются! — захохотал он.

Ридинг тоже надел металлические наушники. С земли отчетливо доносился смех. Веселый, искренний смех тысяч голосов. Он ширился, рос, крепчал.

Владимир взглянул в бинокль. Смеялся весь фронт. Тысячи людей топтались на месте, корчились, изгибались, махали руками, катались по земле. В радиоусилителе громыхал их хохот.

Владимир и Ридинг недоуменно и удивленно посмотрели друг на друга. Затем их губы сами собой растянулись. Они весело заулыбались, дивясь непонятной радости войска. Веселые улыбки сменил тряский смех. Он вырывался из пересохшего горла, пробегал по издерганным нервам — и все усиливался, переходя в неостановимый, сумасшедший хохот…

Руль выскользнул из рук Ридинга. Он откинулся на спинку кресла и, сжимая руками горло, пытался подавить бешеную потребность смеяться…

Но смех не утихал…

«Веселящий газ! И мы, и солдаты отравлены веселящим газом», — ужасаясь, понял Владимир.

Нечеловеческим усилием воли он сорвал с головы наушник. Взрывы хохота на земле стали не слышны. Это немного привело его в чувство. Он прекратил смеяться. Внезапную тишину нарушало только хрипение Ридинга, который в корчах хохотал в своем кресле.

Преодолевая страшное желание самому взорваться смехом, Владимир потянулся к Ридингу, чтобы снять с него наушники. Но самолет вдруг накренился. Без руля, предоставленный самому себе, он перестал планировать по спирали и, распластав крылья, почти отвесно понесся к земле…

Похолодев, Владимир схватился за руль…

Но было уже поздно…

Крутясь вокруг своей оси, аэроплан дернулся в воздухе, снова закрутился, еще раз дернулся и камнем упал вниз, в самую гущу людей, круша кости и разрывая живое мясо…

«Формулы! — последней отчаянной мыслью мелькнуло в сознании Владимира, и он судорожно сжал пакет. — Формулы!..»

Треск сломанных крыльев… Это было все, что он успел услышать…

На том месте, где упал самолет, осталась куча искореженных металлических штанг…

Вокруг сомкнулась толпа людей.

Они в судорогах катались по земле, хрипели, харкали кровью и рыдали в предсмертных муках… Те, что еще могли держаться на ногах, топтались вокруг обломков аэроплана и, пританцовывая, смеялись, хватаясь за животы…

Широкие поля оглашал неумолчный отчаянный хохот…

А вверху, в облаках, роились стаи железных блестящих насекомых и тщательно поливали землю ядом смеха.

Боб немного опоздал в Индию.

Когда неказистый, но быстрый самолет доставил его вместе с другими коммунарами на индийскую территорию и они начали искать явки, конспиративные места встречи и людей, указанных в их списках — они ничего и никого не нашли. Везде было пусто… Не было ни боевых, ни подпольных организаций. Подполье перестало существовать…

Товарищам осталось только констатировать этот исторический факт и направить соответствующие донесения в ЦК и Коминтерн…

Чернокожий Том, перечитав радиограмму Боба в конспиративном штабе Всеамериканского Ревкома, начал было делать на ней какие-то математические выкладки, когда в комнату вбежал взволнованный товарищ Уптон.

— Империалистическая армия начала интервенцию! — воскликнул он, размахивая листком радиограммы, и осекся, потеряв от волнения способность говорить. Некоторое время он только бешено вращал глазами и раскрывал и закрывал рот, тщетно пытаясь продолжать.

— А? — спокойно спросил Том, на минуту отрываясь от своих выкладок.

— Аэропланы интервентов начали газовую атаку на столицы СССР, — овладев собой, наконец закончил Уптон. — Вот отчет! Фронтовые части отравлены быстродействующим веселящим газом. Столицы забросали фугасными бомбами и устойчивыми газами.

Том оскалил блестящие зубы:

— Вы забыли, Уптон, что мы ждали начала войны. К тому же, вы немного запоздали с вашими новостями. Послушайте лучше вот это…

И, взяв радиограмму Боба, он прочитал:

«На подпольную работу опоздали. Участвуем в вооруженном восстании. Советская Индия приветствует вас. Боб».

— Да… Я немного опоздал, — с крайним удивлением сказал Уптон…

В это время курьер принес еще одну радиограмму.

Том прочитал ее, и его черная кожа на мгновение посерела. Он молча передал радиограмму Уптону. Радиограмма сообщала о гибели Владимира.

— Очень обидно, что мы не сумели вовремя передать в СССР формулы, добытые к тому же такой дорогой ценой — ценой жизни героя. Посылать дубликаты, когда война началась, уже нет смысла. Но, по правде говоря, я никогда серьезно не верил в это дело. Героический поступок Владимира, конечно, не был лишним. Однако это не более чем авантюра. Не в этом наша сила…

Объяснить, в чем сила коммунаров, Том не успел. Курьер подал ему еще одну радиограмму. Это был отчет из Китая. В нем сообщалось, что на всей территории Китая бушуют восстания, начавшиеся отчасти стихийно, отчасти же организованно.

— Вот в чем наша сила, — договорил Том. — В единстве пролетариев и неизбежности всемирной революции.

Затем он направился к узлу радиосвязи и лично передал Бобу инструкции…

Для начала Боб и его друзья попали на уличную демонстрацию.

Собственно, это была не демонстрация. Это был неорганизованный, стихийный массовый протест. Все туземцы — богатые и бедные, старые и малые, взрослые и дети, — разноцветными толпами высыпали на улицы и слились в огромную, грозную массу.

Злоба и вечная ненависть к поработителям соединила их в одну стихию. Угроза катастрофы — объявленная война — повлияла на чувства и поступки. Рев мужчин, плач женщин и визг детей звучали единым воплем.

— Мы не хотим воевать!

— Мы не отдадим детей! — голосили и рвали на себе волосы женщины.

— Мы не в силах нести бремя войны! Мы и без того нуждаемся и захлебываемся в собственном поту! — кричали массы.

— Мы хорошо знаем колониальную политику капиталистов, — добавляли сознательные.

— Детей погонят на убой, пищу отнимут, изнурят непосильной работой, обложат двойными налогами, — добавляли агитаторы.

— Мы не хотим воевать! — кричали все…

Европейские войска не вмешивались.

Учитывая обстановку, они боялись взрыва внезапного восстания. Они отошли за город и укрылись за стеной пушек, предоставив народному гневу свободу вариться в собственном соку.

Но уже — сначала неуверенно и робко, а после все громче и увереннее, — в толпе зазвучали призывы:

— К оружию! Смерть европейцам!

— Индия, восставай! Время пришло!

Крепкие индусы поднимали руки вверх, словно призывая на помощь молчаливое небо. Кое-где забряцало оружие.

— В атаку на английские войска!

— Не пойдем на войну!..

Бобу и другим коммунарам было не по себе посреди массовой возмущенной стихии. Прежде всего, они столкнулись с невозможностью связаться с туземными коммунарами. Европейская внешность отличала их от толпы. Им не доверяли. Уже не одни глаза посмотрели на них с ненавистью, не одна глотка бросила им проклятие, и не одна рука потянулась к ножу, чтобы начать с них резню европейцев. Что-либо доказать в таких условиях было невозможно. Участвовать и даже оставаться среди демонстрантов было опасно.

— Так или иначе, мы должны воспользоваться моментом, — сказал Боб. — Это начало революции. Надо только организовать это стихийное возмущение.