Гайя совсем повеселела. Пришла легкость и бодрость. При мысли о Владимире на щеках выступил румянец.

— Хорошо, Владарадик, мне уже очень хорошо. Я спокойна. Вот только немного колет в легких и трудно дышать.

И, переходя на спокойный тон, она заговорила почти шутливо:

— Когда-то я читала роман о грядущей войне. Там она была изображена так грандиозно… Но в действительности все гораздо проще. И совсем нет той романтики. Романтика есть до и после, а во время войны все слишком просто… Ах, как же трудно дышать, — договорила она с мучительным вздохом.

Но Владарад не обратил внимание на слова Гайи. Он оглядывался вокруг и с ужасом наблюдал за остальными.

Люди морщились, стонали, широко раскрывали рты и старались набрать побольше воздуха. Но испорченный воздух лишь болезненно распирал грудь, не обеспечивая людей нужным количеством кислорода.

Владарад чувствовал, как у него быстро-быстро билось сердце. К горлу что-то подступало и душило. Он хватал ртом воздух. Перед глазами плыли зеленые круги. В мозгу стучало и звенело. Невыносимо заболела голова.

Он понял, что задыхается. «Это — смерть», — блеснуло в его сознании…

И слабый, словно далекий голос Гайи подтвердил:

— Мне дурно, я… не… могу… ды… шать… аа-а…

Она со стоном вдыхала и сейчас же выдыхала отравленный, негодный для дыхания воздух.

Владарад бросился к телефону. Ему стоило больших усилий вырвать трубку из скрюченных пальцев профессора. Тот выкатил глаза и, как рыба на берегу, широко разевал рот, пытаясь дышать…

Владарад звонил всем, кому мог. Он умолял, плакал, ругал, проклинал. Из некоторых укрытий ему отвечали сочувственно и говорили, что помочь не могут, из других долетал только предсмертный хрип, — там тоже не хватало воздуха.

Слепой от удушья, с головой, казалось, готовой лопнуть от притока крови, с налитыми кровью глазами и окровавленными сухими губами он, как безумный, метался от телефона к Гайе, от Гайи к телефону… и с ужасом видел, как другие товарищи в муках катались по полу, грызли землю и корчились в приступах рвоты…

Несчастная женщина, еле живая, хрипло дула пустым дыханием в посиневшее личико уже мертвого ребенка…

Прошло какое-то время…

Едва двигаясь, мучительно стеная и извиваясь, он дополз до Гайи и взял ее за руку. Она была еще жива. Но искривленные губы уже посинели и покрылись розовой пеной. Из уголка рта быстро стекала тонкая струйка черной крови… Она узнала Владарада и благодарно сжала его руку, — она была еще в сознании.

— …Рад… неужели… конец… смерть… всем… всем… а коммунизм?.. Владарад… а коммунизм?!

Владарад, разрывая одежду и царапая ногтями тело, катался по земле и бился головой о стены.

В погребе раздавался сумасшедший хохот, стоны…

Раздался выстрел, второй…

Это военный застрелил профессора и еще кого-то, а сам, шатаясь, пошел к двери…

Океан… Англия, Франция и Германия промелькнули далеко внизу пестрыми клочками страждущей земли…

Владимир и механик, товарищ Ридинг, с облегчением вздохнули, когда увидели под собой за кряжами гор обширную зеленую низину — польскую территорию. До СССР было уже недалеко.

Двое суток непрерывного полета окончательно истощили их силы. Голодные, больные, замерзшие, изнервничавшиеся, они лишь большим напряжением воли заставляли себя продолжать полет, не останавливаясь на отдых и не сбавляя скорости.

Военный застрелил профессора.

Ридинг, до крови закусив губы, смотрел все время прямо перед собой на регуляторы, стараясь, чтобы стрелка не падала ниже 12.000 метров высоты и держа скорость в 500 километров в час. Изредка он опасливо поглядывал на баки с бензином. Количество бензина ежеминутно уменьшалось, и теперь он плескался только на дне.

Еще час-два, — и баки опустеют.

Чем ближе они подлетали к границе, тем больше самолетов попадалось по пути. Враги стаями летели над польской территорией, направляясь в одну сторону — в СССР.

Аэропланы держались низко над землей, и товарищи могли следить за ними сверху.

Владимир внимательно разглядывал с высоты польские земли. Свист ветра и гудение пропеллера не позволяли разговаривать. Три дня путники молчали, только иногда обмениваясь возгласами. Но сейчас Владимир не вытерпел и, забыв, что половина его слов потеряется в свисте ветра, начал делиться с Ридингом своими наблюдениями:

— Все империалистические вооруженные силы собрались на территории Польши! — крикнул он ему в ухо. — Кишат, как в муравейнике. Взгляните на эти облака аэропланов, посмотрите на дороги, — по ним бесконечно тянутся войска и обозы. Помимо всех прочих преимуществ, у империалистической армии имеется еще один огромный плюс. Для того, чтобы добраться до ее тыла, воздушный флот сов-республик должен пересечь всю Европу. Это не позволяет нам оперировать в тылу империалистов. Зато враги, взлетев с территории Польши, могут углубиться в наши тылы на тысячу верст и, не возвращаясь, целые сутки делать свое дело. Мы же можем атаковать только польские окраины. В лучшем случае мы уничтожим Польшу. Но они…

Ридинг перебил Владимира. Он повернулся к нему, и Владимир увидел, что глаза механика радостно заблестели.

— Эсэсерия! — крикнул он Владимиру, указывая рукой на что-то впереди.

Владимир посмотрел в этом же направлении, но ничего не смог разглядеть за далекими облаками.

Ридинг постучал пальцем по баку с бензином. Пустой бак гулко зазвенел.

— Бензин весь вышел! — крикнул он и сильным движением выключил мотор.

Самолет еще некоторое время по инерции несся вперед, потом начал планировать. Впервые за три дня стало тихо. Появилась возможность говорить.

— Эсэсерия недалеко, — пояснил Ридинг. — Думаю, мы, планируя, достигнем границы. Вон, смотрите.

Теперь и Владимир видел границу.

В предрассветной мгле чуть сверкала тоненькая паутинная нить реки. По ту сторону ее уже начинались советские земли.

— Украина! — воскликнул Владимир, и сердце его быстро забилось. — Неужели конец пути?

Он схватился за карман, где под двойной подкладкой был спрятан «пакет спасения» — пакет с формулами газов.

— Да, Украина, — подтвердил Ридинг. — Через полчаса мы будем там. Я нарочно выключил мотор. В баках осталось не более пары литров бензина. Этого хватит, чтобы у самой границы взлететь на 5.000 и укрыться от польских зенитных орудий. А оттуда камнем упасть на грудь советской державы… Не бойтесь, — добавил он, заметив, что выражение «камнем упасть» неприятно поразило Владимира. — Мы спланируем и сядем мягко, как на нью-йоркском аэродроме.

Тем временем паутинка выросла в реку.

Ридинг снова включил мотор.

Аппарат вздрогнул и вдруг, став вертикально, взлетел вверх, нырнув в облачную мглу. Это было как раз вовремя. На польском берегу сразу в нескольких местах полыхнули огнем дымки, и вскоре под аэропланом с треском разорвались несколько гранат.

— Нас заметили! — крикнул Владимир. — Берите вниз! Было бы глупостью погибнуть на самой границе. Но почему они в нас стреляют? Откуда они знают, что мы — враги?!

Ведь у нас на крыльях кресты?

— Будьте уверены, пограничникам известен маршрут каждого самолета! — ответил Ридинг. — А нашего маршрута они не знают.

Взрывы шрапнели продолжались еще некоторое время, но клубы разрывов оставались далеко позади.

Ринувшись вперед, аэроплан благополучно покинул вражескую зону.

Вдруг мотор смолк. На сей раз Ридинг его не выключал. Мотор остановился сам, выпив последнюю каплю бензина.

— Планируем! — бросил Ридинг. — Выбросьте красный флаг, не то нас подстрелят свои же.

Владимир поспешно выполнил приказ Ридинга. Позади самолета зареял длинный красный флаг. Описывая круг, машина начала снижаться.

Владимир не выдержал. Он схватил цейсовский бинокль и посмотрел вниз.