Выступления коммунистов удивили всех. Ругая Совет и понося провокационную роль Джойса, коммунисты вместе с тем критиковали и эйджевудских рабочих за несвоевременный, сепаратный мятеж, который подорвал позиции Компартии и дезорганизовал все освободительное рабочее движение. По их мнению, бунт в Эйджевуде являлся очередной провокацией: капиталисты и желтые, доказывали коммунисты, стремились всеми силами расколоть единство рабочих рядов и сами устраивали локальные забастовки, чтобы помешать организованной и сплоченной борьбе пролетариата.

В ЦК царил общий подъем. Факт похищения формул там не переоценивали, но были уверены, что теперь боеспособность империалистической армии уменьшилась как минимум вдвое, а шансы СССР на победу в столько же раз выросли.

Возникло, однако, затруднение в связи с невозможностью передать формулы в СССР по радио, поскольку полиция только что перехватила шифры Компартии. Каждая минута была теперь на счету, и было решено, что Владимир повезет формулы в СССР на аэроплане.

Прощаясь, товарищ Том сказал гордому собой и воодушевленному Владимиру:

— Вы проявили исключительный героизм. Формулы, добытые вами, имеют большое значение для нашего дела. Но не переоценивайте отдельные факторы и средства борьбы. Ваш детективный подвиг — только капля в море. Сила же наша — прежде всего в единстве пролетариев всего мира, к чему мы и стремимся. И империалистическая война станет последним стимулом к их объединению. Она приведет к организованному восстанию пролетариата всех стран. В этом залог нашей победы… Передайте от меня привет Коминтерну.

Затем он добавил:

— Пока что мы воюем не оружием, а словами. Эйджевуд рано начал восстание. Сейчас все силы Компартии брошены в массы. Не исключено, что через несколько дней массы восстанут. Поезжайте, помогите русским товарищам защититься от яда. Пусть держатся стойко и как можно дольше. Мы уже идем к ним на помощь. Привет ВКП!

Боб помог Владимиру собраться. Он так подружился с Владимиром за эти два дня, что не хотел верить в расставание. Даже попросил Тома отправить и его в СССР. Но Том коротко и сухо ответил:

— Вы поедете завтра… Только не в СССР, а в Индию. Там нужны партийцы…

Большой участок пути на аэродром товарищам пришлось проделать пешком. Центральные улицы были запружены народом, и всякое движение транспорта прекратилось.

Вдобавок, на каждом углу шли громадные митинги, люди стояли стеной от края до края улиц, что также задерживало товарищей.

Боб ругался и проклинал лентяев, которые в такие минуты, по его мнению, зря разводили разговоры.

За время этого краткого путешествия по городу Владимир имел возможность еще больше убедиться в разброде, царившем в американской политической жизни.

На широких улицах объединились и слились воедино две демонстрации — рабочая и буржуазная, и все это только потому, что обе шли с пацифистскими лозунгами.

— О, страна сознательной и подсознательной провокации! — воскликнул Владимир, не в силах сдержать свои чувства. — И в самом деле, только теперь я вижу, насколько трудно вести здесь классовую борьбу. Но как же ваша Компартия? Неужели она такая слабосильная, что не может классово организовать весь пролетариат?

— Чудак ты, — ответил на это Боб. — Компартия вовсе не малосильная. Не знаю, сравнится ли ваша Компартия по силе с нашей. Но беда в том, что и буржуазия у нас очень сильная. Сильная экономически. И это — главное. Буржуазия создает экономически сложные ситуации, провоцирует несознательных рабочих. Возьми хотя бы эти две пацифистские демонстрации. Рабочие не хотят войны, потому что настроены дружественно по отношению к СССР, а буржуазия — потому, что СССР ненавидит. Но они объединяются в протесте. Вот такая сложная система провокации…

Владимир молчал, сконфуженный своей наивностью.

Боб продолжал:

— Мы должны признать, что половина наших рабочих еще остается классово неорганизованной. Потому-то мы и терпим власть капитала. И потому у нас до сих пор не было Октября. Эх ты, простак! Да будь все рабочие организованы, у нас давно произошла бы революция. И наша задача как раз и заключается в организации рабочего класса. Для этого я завтра и уезжаю в Индию…

Товарищам снова преградил дорогу митинг. Гроб с телом Рудольфа оказался посреди двух объединившихся демонстраций. И здесь Владимир с радостью отметил, что даже неорганизованная, поддавшаяся на провокации часть рабочих сохранила классовую сознательность. При виде гроба Рудольфа толпа сразу разделилась надвое. Беспартийные и неорганизованные рабочие встретили тело коммунара мощными приветственными криками и пением «Интернационала». Буржуазные пацифисты тем временем очерняли память Рудольфа такими потоками брани и проклятий, что настоящая подоплека их пацифизма становилась ясна даже последнему глупцу.

Коммунистические агитаторы сразу воспользовались моментом и со всех сторон заторопились на площадь.

Они, надрываясь, поясняли толпе суть событий, пытаясь втолковать рабочим правильный взгляд на политическую ситуацию.

— Мы не хотим войны! — упрямо стояли на своем разложившиеся пацифисты. — Мы откажемся мобилизоваться. А если нас захотят заставить силой, мы восстанем.

— Мы должны мобилизоваться, — настаивали агитаторы. — Мы все пойдем в империалистическую армию. Но воевать мы не станем. Получив оружие, мы всадим штыки в брюхо капитала. А ваше сепаратное восстание против мобилизации буржуазия раздавит за два дня. Вас перестреляют, как куропаток. Война войне! Долой войну наций! Да здравствует война классов!

Доводы агитаторов начинали влиять на демонстрантов. Пробираясь сквозь толпу, Владимир и Боб видели, как отдельные кучки рабочих-пацифистов ломали свои транспаранты и флаги.

Агитатор, стоявший на платформе, сорвал с гроба Рудольфа красную материю и мелом написал на ней: «Мы хотим воевать».

Толпа встретила это сплошным ревом.

Буржуазные пацифисты попрятали свои флаги и исчезли.

Щеки Владимира пылали. Он весь нервно дрожал.

— Америка накануне Октября! — крикнул он Бобу.

— О, да! — сказал Боб. — Но никак не накануне империалистической войны. Мировой Октябрь грядет! — закричал он во весь голос и так громко запел «Интернационал», что постовые полицейские с ужасом попрятались в своих будках…

На аэродроме Владимира ждал легкий гоночный аэроплан. Анонсировано было, что он собирается совершить рекордный, на скорость, перелет из Нью-Йорка в Вашингтон. Но полные баки бензина могли подсказать, что авиатор задумал куда более долгое путешествие.

Владимира окружили фотографы и репортеры, интересуясь подробностями биографии летчика-изобретателя и рекордсмена мистера Грильпарцера.

Боб в последний раз пожал ему руку.

Тот в это время, со связанными руками и кляпом во рту, дико вращал глазами на кровати в уютной квартирке на Америкен-стрит под дулами двух браунингов в руках бравых ребят из боевой дружины.

Биографию мистера Грильпарцера Владимир вычитал в утренней газете. Теперь он по возможности добросовестней изложил ее и поспешил надеть кожанку.

Механик — в нем он сразу узнал одного из коммунаров — весело подмигнул и запустил пропеллер.

Владимир пощупал боковой карман — пакет с выкладками и формулами был на месте. Боб еще раз, чуть не сломав, пожал Владимиру руку и, наклонившись к его уху, сказал так тихо, что услышать его могли только Владимир и механик:

— Компривет Эсэсерии.

Аэроплан поднялся в воздух.

Владимир глянул вниз. С аэродрома ему — собственно, не ему, а Грильпарцеру — махали тысячами платочков. Среди них он еще раз увидел серую кепку Боба. Сотни репортеров наперегонки дописывали свои заметки, торопясь дать в вечерние выпуски газет новые факты из биографии мистера Грильпарцера…

Нью-йоркские небоскребы замелькали далеко внизу, как жалкие курятники. Впереди широкой полосой блеснули волны океана.