Прогадала. Четки не нужны ему сами по себе — они лишь напоминают о счастливых днях, или о не слишком счастливых, но драгоценных. Его собственные четки лежат где-то на дне разлома рядом с тем, что осталось от солнца его жизни, если осталось хоть что-то… Как только Ланн увидел ее снова, он забыл о них и не вспоминал до сегодняшнего дня. Но если он ее снова потеряет, наверное, хорошо, если у него будут хотя бы они.

— Спасибо, а… — он запнулся, когда Сайдири взяла его чешуйчатую ладонь, в которую он складывал бусины, и высыпала туда те, что подобрала сама. — Это же не единственная причина… по которой ты здесь?

Проклятье, говорить было бы гораздо проще, если бы она сразу же отпустила его! Но она все еще стоит слишком близко и держит его за руку слишком осторожно, и он точно знает, что она смотрит на него, хотя сам не в состоянии поднять глаза.

— Я соскучилась по твоей болтовне.

И это было бы то, что он хотел услышать уже очень давно, если бы не отчетливая ирония в голосе. И если бы он не помнил от пяти до десяти случаев, когда она говорила «Пожалуйста, заткнись!» и вздыхала с облегчением, когда он это делал. Но Ланн улыбнулся все равно — притвориться веселым проще, чем объяснить, почему тебе грустно.

— Ты пожалеешь об этих словах очень скоро, — фыркнул он и наконец посмотрел на нее. Сайдири выглядела усталой, впрочем, как всегда. Но вот только на этот раз она выглядит усталой потому, что потратила десять дней, чтобы принести ему эту вещь. Неужели он настолько… важен? О, Боги, иногда половины улыбки так мало! — Буквально через раз… два…

— Можно мне кое-что сказать, пока тебя не понесло?

— Попробуй, но я не могу ничего обещать, потому что у меня очень долго не было повода подшутить над человеком, который меня недооценивает, потому что ты единственный такой человек на несколько миль в округе, — он сделал небольшую паузу, чтобы набрать воздуха в грудь и с сожалением отметил, как она отпустила его ладонь и, сложив руки на груди, выжидательно на него уставилась. — Ну, или медведь, это с какой стороны посмотреть… Не то чтобы я, конечно, очень хотел смотреть на тебя с медвежьей стороны, наверное, это невежливо, но откуда мне знать, я не так уж часто разговариваю с кем-то вроде тебя и… Ладно, я молчу. Что ты хотела сказать?

Сайдири развернулась, села за стол и принялась вытягивать шнурок из кошелька, в котором принесла четки.

— Не так уж много, — проговорила она, растягивая веревку между пальцами и проверяя на прочность. — Ты был прав, я переоцениваю свои силы и не справляюсь одна. Помоги мне.

— Помоги мне, Ланн, — назидательно подняв палец вверх, напомнил он.

Уронив руки на стол, Сайдири поджала губы.

— Да что ты имеешь против моего имени? — сев напротив, он протянул к ней руку и осторожно раскрыл ладонь. — Вы с тем мертвым парнем были близки?

— Нет, он сказал, я нравлюсь ему не больше, чем прочим.

Эй, он ничего подобного не…

А, ну да, он так и сказал. Но его будущая жена в это ни секунды не верила! Поначалу он отчаянно пытался убедить всех и в первую очередь ее в том, что ничего особенного не происходит и он вовсе не влюблен в командора по самый кончик своего единственного уха. Ну что же, видимо, тому мертвому парню это удалось.

Спасибо, Ланн! Ты такой классный парень, Ланн!

— Тогда что не так?

— Люди обычно не хвастаются такими вещами, но если ты настаиваешь, — усмехнувшись, она взяла одну из бусин с его руки и продела в нее шнурок. — Я покинула Кадиру не просто так…

Сайдири была боевым командиром задолго до того, как пришла в Мендев, вот только командовала она не регулярной армией, а бандой озлобленных подростков. Они росли вместе, тренировались вместе, сражались вместе и вместе умирали. Те, кому повезло дожить до семнадцати весен, превратились в небольшую армию и стали угрожать прочим. Они были молоды, алчны и смелы. Но в один далеко не прекрасный день они проиграли свою войну.

— Их перерезали одновременно в разных концах города, — нанизывая одну бусину за другой говорила она. — Куда бы я ни бежала в тот день — всюду опаздывала. Будь у меня десятки рук — не дотянулась бы.

Ланн вздрогнул, точно от холода. Она никогда не рассказывала, но…

…И десятки призрачных отпечатков ее руки, каждый в своем положении, замерли в воздухе на мгновение, а затем последовали за оригиналом. Сайдири сделала шаг назад, и десятки копий ее тела и лица остались на месте…

— Список имен, которые мне сложно произносить, очень длинный, — не поднимая глаз, проговорила она, — и твое далеко не в начале.

В Кадире говорят: «Человек живет и умирает ради чести». Сайдири должна была остаться и мстить, но стоя над трупами в последнем убежище, решила, что смертей достаточно. Калистрия не коснулась ее сердца мстительным огнем, Сарэнрей не даровала прощения — она оставила богов задолго до этого дня, и боги оставили ее тоже.

Не отрывая взгляда от ее посеревшего лица, Ланн сидел напротив и проклинал себя за то, что никогда не был достаточно настойчив, расспрашивая ее о прошлом. Жена рассказывала ему о родине, об отце и о матери, о братьях и сестрах, но они не были ее настоящей семьей, поэтому он и не смог добиться от них ничего, когда пришел к ее дому. И он никогда не задумывался о том, с какой стати при живой семье ей понадобилось научиться резать людей, как скот. Все, что она ему говорила, было легким, веселым и ярким, как она сама: как грохочут барабаны, прославляя падишаха, как ярки звезды в пустыне, как легки паруса кораблей, рассекающих песок, как холодна имперская сталь… Обратную сторону монеты она всегда держала при себе и повернула ее лишь раз — в Бездне, но и тогда не говорила о себе.

— Сейчас большинство тех, кому я должна мстить, уже мертвы. Век преступника недолог — банды пожирают друг друга непрерывно. Единственное, чего жаль, так это моих людей, — она поджала губы, — но в Язве я потеряла больше. Если бы я могла…

— Спасти всех?

Ланн знал одну леди-командора, которая думала так. Она закончила на дне разлома.

Или начала. С Извечными никогда не знаешь точно…

На самом деле Ланн не знал, почему она сказала «Да». Он надеялся на чудо и чудо произошло — лучшая женщина на свете согласилась стать его женой. То есть она определенно любит его, у него теперь есть возможность убедиться в этом буквально каждую ночь, но он никогда не думал, что кто-то вроде нее захочет связать свою жизнь хоть с кем-то. Он был более чем готов услышать в ответ на свое предложение что-то вроде: «Ну это ты, конечно, хватил. Для того, чтобы хорошо проводить время в постели, кольца не нужны, а если нужны, то не такие…»

Но она сказала «Да», и это даже не шутка. Удивился не только Ланн, удивился весь Дрезен.

И это не так хорошо, как звучит.

Хороший слух вообще-то отличная вещь! Например, когда в полной темноте пытаешься не попасть неизвестной твари на зуб. Но когда живешь среди большого количества людей, крайне заинтересованных в личности твоей избранницы, он становится проклятием. Так что Ланн слышит все: и предположения о том, что он поймал ее еще под Канебресом, а потом она просто привыкла, и о том, что полуящеры, знаете ли, могут в постели предложить в два раза больше человеческих мужчин, и о том, что этот союз — самая убойная шутка леди-командора, и не продлится дольше, чем будет казаться ей забавным… и много, много чего еще.

Лаская ее ночью, он об этом забывает, в постели нет никого, кроме них двоих, но наступает день и из спальни приходится выходить навстречу миру, в котором для парня вроде него ничего так и не изменилось.

Глупо думать, что только его внимание привлекает эта яркая, красивая женщина с глазами черными как ночь. Даже если она не снимает платок, разговаривая с каким-нибудь офицером, обаяние захватывает его в считанные секунды — и он улыбается, и распрямляет спину, пытаясь выглядеть лучше, и подходит ближе, чем следует… Не замечая, конечно, стоящего в двух шагах полуящера, готового шипеть на каждого, кто посмотрит на его жену… так же, как он сам.