Часть импульса в руке изливается наружу, раздается еле слышный треск напитываемого кристалла Степана. До парня наконец доходит, что у него есть вторая рука. Но поздно — от зубодробительного взмаха я ухожу перекатом. Качусь как раз к вожаку, но тот наученный опытом отскакивает подальше. А сзади раздается глухой хлопок. Кристальная рука от кисти до локтя взрывается, и Зяблик с ором падает оземь. Рот его не закрывается:

— А! Матерь! Как больно! — визжит он, потеряв всю свою кристаллику и превратившись в кровавый ошметок мяса.

— Наследник! — к нам бежит одни из вражьих гвардейцев. Его руки наполняются огненным жаром. — За вас я…

— Умрешь, — мельком зафиксировав цель, швыряю бубнового «вальта», и голова огненного Подмастерья исчезает в всполохе взрыва.

— Фас! — гаркаю я вожаку, да еще притопнув, и тот отшатнувшись от меня, кидается на Зяблик. Огромная волчья пасть рвет телесника на части.

Напоследок использую лассо. А именно приковываю душу Зяблика к ошметкам плоти. Зверь рвет его на куски, выгрызает ему сердце, а телесник продолжит жить и орать. Это царская кара напоследок. Жестоко? Бессомненно. А кто сказал, что я добрый Царь.

Теперь пора помочь своим. Перепрыгнув труп огневика, быстрым шагом огибаю отряд Зябликов. Для этого обхожу пару домиков и перебегаю через участок третий. Низенький косой заборчик просто перешагиваю. Перед глазами возникают спины двух Забликов. Стоят близко друг к другу, но карт не жалею. Две черные «тройки» и ступаю дальше по потрохам подорванных.

По дороге встречаю гридней, они радуются мне как щенята, идем дальше вместе и сталкиваемся с плотной группой Зябликов. Зачинается магическая перестрелка. Артефактные калаши, магические атаки, карты — и через пары минут нет Зябликов, только горка трупов. А через несколько метров и Аде подсобляем в перестрелке с пулеметчиком. Девушка залегла в яму на грунтовке и оттуда не могла голову поднять — сразу землю вспахивает свинцовый град. Лёня-Дымок ликвидирует пулеметную точку, а я помогаю рыженькой подняться. Ее чумазая моська благодарно улыбается.

— Спасибо, господин, — лепечет рыжая.

— Медведь, на поле боя только Медведь, — строго говорю.

— Поняла, Медведь, — тут же выпрямляется она.

Вот смотрю на эту закопченную мордашку и думаю: «нахрена ты здесь». Девка вся в соку, замуж пора. Но лезет, рвется везде. Может, ее в гридни забрать? Ай, потом решу.

— Филин, это Медведь, — связываюсь по рации. — Как у вас?

— Чисто, — устало отчитывается старший гвардеец. Громыхает одиночный выстрел. — То есть теперь чисто.

— Встречаемся у последнего дома.

— Принял.

Когда через минуту я оглядываю строй запачканных в крови, усталых гвардейцев, то грустно вздыхаю. Лишились трех бойцов. Могли и больше, конечно, но и это серьезно. Потеря подданных — всегда серьезно. Не вышло у нас легкой прогулки в Убыхию, и Воскресенский за это обязательно ответит. Короной клянусь.

Как оказалось, волков положили целую гору, может и всех. Ну кроме вожака. Серебряшка всё же удрал в лес. Пакостливый волчонок одумался? Или просто наелся Зябликом? А кто ж знает.

Пока гридни подтаскивают ближе ко мне вражьи трупы, я поглощаю вкусные души убитых. А гвардейцы обыскивают колонну машин Зябликов за деревней.

— Медведь, глянь, — Филин приносит типичный контейнер под дымовую шашку. — Никогда о таком не слышал. Что это?

Я рассматриваю заводскую этикетку на круглом баке:

«Шашка „Синька“. Комплектность: Запал-спичка — 1 штука. Масса: 1 кг»

— «Синька»…Хм. Ну, похоже на ту штуку, с которой ко мне в гости завалился Воронов. Убери ее в надежное место. Эта петарда стоит сотни тысяч марок.

— Вау!…хм, то есть так точно.

После я решаю наведаться в деревню. Местные во время перестрелки разбежались кто куда, но вдруг остался хоть кто-нибудь.

Мы с бойцами выходим на главную площадь. Здесь нас встречают деревенские с ружьями наголо. Ха, зря я боялся. Горцы — народ гордый. Дом ни за что не оставят.

Из строя бородачей выходит старик с широкими, в косую сажень плечами. В руках он держит кинжал, пока в кожаных ножнах. Я с интересом смотрю на старика.

— Русские? — спрашивает он, глянув на меня из-под косматых бровей.

— Русские, — киваю.

Он тоже кивает и протягивает мне кинжал на широченных ладонях.

— Прими это, спаситель и гость! Вся Артциви благодарна тебе, славный гигит!

Я нарочито медленно забираю кинжал.

— Принимаю твою благодарность, старик, — произношу со снисходительной усмешкой.

Вся толпа горцев выдыхает с облегчением. Мирный жест сделан. В ту же секунду площадь взрывается бурным торжеством. Горцы начинают улюлюкать и стрелять в воздух, а старейшина бросается отплясывать традиционный танец, хлопая себя по бедрам.

Мои ратники пугаются и даже вскидывают автоматы. Я поднимаю руку:

— Молодцы, отбой! Они всего лишь радуются!

— Чему? — напряженно спрашивает несведущий Лёня. Зелен еще отрок. — Тому, что от волков отбились?

— Нет, — усмехаюсь я наивности парня. О волках деревенские забыли тотчас, как увидели гвардейцев с автоматами. — Тому, что мы их не разграбим и не убьем.

И мои пальцы ласково оглаживают шероховатую рукоять кинжала.

— Где этот чертов Романов⁈ — бурчит Катя Меньшикова, теребя в руках телефон. — После аудиенции у Трубецкого он словно сквозь землю провалился.

— Волнуешься что ли? — спрашивает Рита Воскресенская, шерудя трубочкой кубики льда в айс-моккачино.

Девушки вышли прогуляться по бутикам и между шопингом остановились в кофейне.

— Да просто он помог мне, — отмахивается Катя. — Сильно помог. И мне надо вернуть ему долг, а то получается, что я должница.

— У него же есть помощница, та блондинка из Лазаревых, — вспоминает Рита. — Звякни им.

— Уже пробовала, — яростно покраснев, признается воительница. — Та белобрысая стерва сказала, что «эти несколько дней мой господин занят неотложными делами и никого из посторонних не принимает».

— Почему ты выделила «мой» и «посторонних»? — удивляется Воскресенская.

— Потому та гадина их выделила! — вскидывает подбородок Меньшикова. — Она явно с ним спит!

Рита вылупляется на подругу — не из-за слов, из-за ее реакции.

— Это не мое дело, конечно, — смущенно поправляется Катя. — Просто Лазарева меня окончательно взбесила своим ехидным тоном.

— А вообще странно, что Лазарева прислуживает безземельному и бедному Романову, — подмечает Рита. — Да еще господином его кличет.

По мнению же воительницы, это самая малая из странностей Михаила.

— Ты тоже с ним общаешься, барышня Воскресенская, — укалывает девушку Катя. — Хотя вы и далеки по статусу.

— А я больше и не смогу. Мне отец запретил, представляешь? — угрюмится Рита. — Так и сказал: «С Романовым чтоб вас не видел». Как будто мне пятнадцать лет! Как он смеет ограничивать меня! Миша же не враг какой нашей семье.

— Наверное, нет, — с некоторым сомнением соглашается Катя.

— Красивый сад, старейшина Кераб, — улыбаюсь я, бросая взгляд на цветущие клумбы и зеленые ограды. — Да и в целом милое у вас поселение.

Наступил вечер, мы с Керабом расположились на веранде в мягких креслах и попиваем чай с халвой. Ужин уже прошел, Кераб велел зарезать целого барана для гостей. Сейчас настало время для небольшой беседы.

— Спасибо, Михаил, за похвалу, — кивает старейшина. — Всех твоих людей мы расквартировали, так что не волнуйся. Не только ты проведешь ночь в удобстве и спокойствии. А может, и не одну? — лукаво спрашивает.

— Нет, щедрый хозяин, нам нужно в дорогу, — отвечаю. — За головами Фиратов.

— Да-да, я обещал дать тебе проводника и свое слово сдержу, — не спорит старик, а потом вздыхает. — Фираты нас бросили как бездомных псов. И больше у меня и у всего моего клана нет перед ними долга. Так что на здоровье режь их, Михаил. На здоровье.