До сих пор продолжаются споры о том, какое соображение лежало в основе дальнейших действий маршала. Еще в ходе войны его обвинили в предательстве, в том, что он целенаправленно позволил запереть себя в Меце, чтобы впоследствии во главе боеспособной армии сыграть решающую роль в охваченной политическим хаосом Франции. После войны над Базеном состоялся громкий судебный процесс. Однако, судя по всему, правы те, кто говорит о непригодности маршала для занятой им высокой должности. Одно дело — командовать отдельным, пусть даже крупным, соединением; совершенно другое — чувствовать, что на тебе лежит ответственность за армию и страну в целом. Очевидно, Базен трезво представлял себе реальное соотношение сил и больше всего боялся полного разгрома своей армии. Последнее наставление императора — не рисковать армией — имело для него ключевое значение. Именно поэтому он так опасался, что немцы отрежут его от Меца и тем самым лишат сравнительно безопасного убежища[325]. Главной задачей французского маршала было теперь избежать поражения; главной задачей противостоявших ему германских генералов — победить. Забегая вперед, можно сказать, что обе стороны парадоксальным образом достигли своей цели.

Отход французских войск на высоты западнее от Меца оказался медленным и не слишком упорядоченным. Командование Рейнской армии в своем приказе указало только конечные точки назначения каждого из корпусов, не распределив между ними пути отхода. Это привело к многочисленным заторам и пересечениям маршрутов частей. Некоторую часть имущества при отходе пришлось бросить, были оставлены и многие раненые. Дисциплина во многих подразделениях оставляла желать лучшего. Однако в конечном итоге вечером 17 августа подчиненные Базену корпуса заняли сильную оборонительную позицию фронтом на запад. Ее южный фланг практически упирался в Мозель в районе деревни Розерьелль. Дальше она проходила через Монтиньи, Аманвилье и Сен-Прива и заканчивалась у деревни Ронкур на севере. Французские позиции проходили через фермы, по причудливому стечению обстоятельств называвшиеся в честь сражений Наполеоновских войн (Москва, Лейпциг и Маренго); еще одна ферма носила название Иерусалим (это заставило одного немецкого офицера пошутить, что он не прихватил с собой карту Палестины).

Местность благоприятствовала французам: они располагались на высотах, перед которыми расстилалось открытое пространство. Самым сильным был левый фланг, состоявший из 2-го и 3-го корпусов. Именно здесь, на юге, Базен ждал удара основных сил немцев. Здесь он сосредоточил резерв (гвардию) и расположил свой командный пункт. В центре позиции находился 4-й корпус, а на правом фланге — 6-й. Из всех французских корпусов именно последний находился в наихудшем состоянии; его солдаты не успели окопаться, ввиду отсутствия шанцевого инструмента, а правый (северный) фланг по сути повисал в воздухе. Однако маршал считал это не самой серьезной проблемой — ведь немцы должны были атаковать с юго-запада.

Кажется удивительным, но даже в этих условиях, когда противник отошел всего на несколько километров, германская разведка не смогла предоставить точные сведения о его позиции и намерениях. Отдельные кавалерийские патрули, высланные в северном направлении, предоставили только обрывочную и противоречивую информацию, из которой при желании можно было сделать какой угодно вывод. Утром, когда король в сопровождении Мольтке прибыл на высоту в районе Флавиньи, было ясно лишь одно: французы не стали продолжать сражение и отошли в направлении Меца. Дальнейшие их намерения оказались покрыты мраком. Вполне вероятным выглядел вариант, при котором Базен предпримет попытку уйти из крепости на северо-запад, через Бри, а наблюдаемые в районе восточнее Гравелотта части — всего лишь арьергард, занявший фланговую позицию. Именно такой точки зрения до последнего придерживался принц Фридрих Карл. Хаотичные перемещения отходящих французских частей еще больше запутывали ситуацию.

Первая половина дня прошла на немецкой стороне в тревожном ожидании новых французских атак. Только к полудню стало ясно, что активных наступательных действий со стороны противника ждать не приходится. Мольтке в этой ситуации хотел бы начать наступление — и, учитывая, насколько беспорядочным был отход французов, сомневаться в успехе не пришлось бы. Однако проблема заключалась в том, что III и Х корпуса были истощены вчерашним сражением, а остальные еще только подходили к полю боя после долгих маршей. В связи с этим более рациональным выглядел вариант начать сражение на следующий день, после сосредоточения сил.

В это время на высотах в районе Флавиньи произошла анекдотичная история, нашедшая свое отражение практически во всех мемуарах присутствовавших немецких военачальниках. Пока король и генералы с тревогой ждали новостей о французах, вокруг еще работали похоронные команды, убиравшие тела погибших во вчерашнем бою. Солнце палило нещадно, и некоторые представители главной квартиры, практически не спавшие ночь, решили подремать. Среди них был и российский военный уполномоченный В. П. Голенищев-Кутузов. Когда генерал заснул мертвым сном, одна из похоронных команд подошла к нему и, приняв из-за зеленого мундира за убитого французского егеря, решила предать земле. Кутузов проснулся только тогда, когда саперы уже стали копать могилу рядом с его телом[326].

Ближе к двум часам дня Мольтке отдал приказы на завтрашний день, которые отличались гибкостью и должны были позволить адекватно отреагировать на любые действия французов. 2-я армия должна была двигаться на север, будучи готова повернуть на восток; 1-й армии следовало прикрывать ее правый, обращенный к Мецу, фланг. Мольтке категорически запретил Штайнмецу проводить разведку боем, опасаясь, что седой сорвиголова втянет своих солдат в еще одно сражение с превосходящим противником, который наконец-то сможет воспользоваться моментом и разбить пару германских корпусов до подхода основных сил. Для верности шеф Большого генерального штаба даже изъял из подчинения Штайнмеца VIII армейский корпус Гебена (К. Берри называет этого генерала «самым способным из соратников Мольтке»[327]). Естественно, что это, наряду с пассивностью кавалерии 2-й армии, не способствовало прояснению ситуации.

Вопрос о том, почему командование 2-й армии не организовало разведку, до сих пор остается открытым. Попытка Теренса Зубера возложить ответственность за этот провал на Мольтке[328] неубедительна; речь в данном случае идет целиком и полностью об упущении со стороны Фридриха Карла. Единственные рациональные объяснения могут заключаться в том, что «красный принц» опасался завязки сражения в нежелательный момент, а силы кавалерии после битвы 16 августа были сильно истощены. Однако, вероятнее всего, речь идет именно об упущении.

Отдав приказ на 18 августа, король и его верный паладин в середине дня покинули Флавиньи и отправились в расположение главной квартиры — Понт-а-Муссон, находившейся достаточно далеко от поля сражения. Это решение в дальнейшем не раз подвергалось критике, как и тот факт, что Мольтке не попытался лично встретиться ни с Штайнмецем, ни с Фридрихом Карлом, хотя все три военачальника находились на одном сравнительно небольшом пятачке. По мнению Фрица Хёнига, тщательно изучавшего эти события четверть века спустя, причиной была «напряженность в отношениях трех главных действующих лиц. Отношения между принцем Фридрихом Карлом и Штайнмецем были таковы, что было благоразумнее не допускать их личной встречи. Отношения между Мольтке и Штайнмецем, а также между Мольтке и Фридрихом Карлом были не намного лучше»[329]. Ранний отъезд короля и Мольтке с поля будущего боя Хёниг объяснял в первую очередь их преклонным возрастом, не позволявшим им переночевать в полевых условиях. Если бы во главе германской армии стоял более молодой и энергичный военачальник, возможно, удалось бы выяснить позиции французов и нанести им быстрый удар еще вечером 17 августа, пока они не успели закрепиться на новых позициях. Оппоненты Хёнига указывали на то, что Мольтке покинул Флавиньи только тогда, когда стало ясно, что французы в этот день не начнут сражение, и отдал все необходимые приказы.