Против него Волоха был как кошка супротив медведя. Потому и не напало еще: смотрело, удивлялось.

Что ты мне, пророкотало глухо, из глубины.

Волоха не мог рассмотреть устройство Иноходи; под кожей студенисто, студёнисто переливалось, мерцало воспринимаемое содержимое Хома. Оно действовало, как хищное насекомое, растворяя нутро жертвы и выпивая его.

Вот почуяло их, вот потянулось, захватывая корабеллу, повлекло к себе плавно, вбирая точно амеба — пищу. Еремия, слушая капитана, не противилась поглощению, смирно висела.

Волоха вздохнул, выдохнул, ласково погладил арфу.

Давай, детка. Держи меня.

Шагнул от арфы и раскинул руки, раскрылся, освобождая Лес.

Лес хлынул на палубу, плеснул в борта, взвился, обнимая флаг, стремительно перекинулся на тело существа, заполняя его, раздирая корнями сосен, травой, камнями и муравьями, песком и глиной… Существо задергалось, пытаясь вытолкнуть из себя корабеллу, но тут Хом, словно очнувшись, судорожным усилием сжал щупальца — и не пустил.

Волоха открыл глаза.

Улыбнулся.

Корабелла стояла в сердце летнего, закатного, шумно, влажно дышащего леса. Пахло разогретой смолой и сырыми грибами, перекрикивались птицы, взлетела на сосну белка, надоедно жужжало комарье… Где-то прошел крупный зверь, едва слышно качнув ветви. Под ногами сплетались корни, усыпанные опадом и сухими иглами, прелью и мхом.

Дом свой, оказывается, в себе носил — а как истосковался. Как долго искал. А Лут знал, знал всегда…

— Давай! — крикнул Волоха, и голос его подхватило лесное, прозрачное, долгоногое эхо. — Медяна!

Сначала не было ничего, и у русого на миг смешалось, помутилось в голове — будто не было ничего, будто очнулся он в лесу, и все ему привиделось… Так явно представилось, что сжалось сердце. Бросил взгляд на руки, на кольца Лафона, сидящие на пальцах, как самоцветные жуки.

Загорелись те кольца, отрезвляя глаза и разум.

А потом будто малая искра алмазом царапнула закатное небо, пала в лесные недра и от искры той взмыли янтарные волны.

Вспыхнуло.

Волоха вжался в ствол сосны, чувствуя, как дрожит земля, стелет гривой янтарное пламя, и они с Лесом, с Еремией, с существом — падают, падают, падают, валятся, сцепленные крепче муравьиных челюстей… Ударило по глазам.

Нырнул — из тьмы во тьму. Словно ушел под воду раскаленным затменным полднем.

***

Тамам Шуд — вот — встал, расправил руки. Торжествуя, празднуя победу. И Манучер отразил его, тем же жестом — а Лина будто в живот ударило, аж дыхание пресеклось. Точно такое он видел на фреске, которую в разрушенном храме Лута показывал ему Нил. Точно такое же.

И не он один смотрел на Манучера. Юга застыл подле. Он не был похож на самого себя; черты его лица выражали крайнюю степень отчаяния. И решимости.

Взглянули друг на друга.

Третий взял его за руку, притянул к себе.

— Ступай, береги людей, не давай им смотреть, — проговорил быстро, будто зная, как Лину нужно, чтобы кто-то подсказал, показал, направил. — Все будет хорошо, Лин.

— Постой! А ты?! Что ты?!

— А я буду танцевать, — усмехнулся Юга, погладил по щеке.

Подмигнул и отпустил.

Знал, как поступить.

Скорее, он бы вонзил синюю стрелу себе в глаз, чем воткнул в горло Второго — беззащитно открытое ночью. Пустое, пустое.

Смотрел — видел только один исход. Только один способ заставить Выпь содрать с лица, с живого мяса паразита, приросшую личину Манучера. Заставить его быть собой — снова.

Вернуть домой.

Не был уверен, что гривни его признают; все же, один явился, без их настоящего хозяина. Да и травы той мало стало: повытоптали, поели. У реки вот осталась нетронутая гряда. Третий разглядел пышные, белые соцветия, улыбнулся невольно: Таволга бы его затею не одобрил, но и не бросил одного. Юга воззвал, протянул руку и выдохнул, когда в ладонь ткнулся мягкий храп…

— Спасибо, — молвил тихо, прыжком оказался на спине.

Гривень качнулся, принимая седока. Легко, быстро побежал-покатился тягучей изумрудной волной — своей особой тропой, к лагерю Хангар.

Ангоб Юга не вздевал. Ни к чему теперь.

Гривень внес его в самый Нум, в сердце его становья, и там Юга его отпустил.

Сердце билось мерно, холодно.

Впервые за много дней он был спокоен.

Шел — перед ним расступались. Погружался во взгляды. По щиколотку, по колено… Хангары окружили чужака плотным, движущимся, змеиным кольцом, и Юга стал — оком бури.

— Ты! Кто таков?! Что здесь?!…

Человек из Нума пробился к нему и застыл, так же зачарованный.

— Я принес вам дар, — медленно проговорил Юга.

И вскинул руки, обрушивая на себя, на Нум опрокидывая — танец.

***

Гаер, перегнувшись через борт Соль, до белых костяшек в него вцепившись, видел, как растет, ширится, раскручивается посередь войска противника водоворот. Локуста бешено мчались по кругу, будто в проклятом хороводе, и, достигнув сердца его, срывались… В распахнутое, как по жаре, окно черной пустоты.

Арматор оглянулся, встретился взглядом с Эдельвейсом.

Оба знали, кто в сердцевине кружения.

— Не выплывет, на этот раз — не выплывет, — хрипло предрек Гаер.

— Что он танцует? — быстро, деловито справилась Солтон.

Она казалась спокойной, только лицо сделалось старым, темным, деревянным.

Гаер помолчал, прежде чем отвечать.

— Воронку. И Мясорубку. И что-то еще, совсем иное, свое… Он их затягивает, он их — убивает. Но и сам…

— Это конец, арматор, — сказал Эдельвейс, обреченно жмурясь. — Второй в ответ уничтожит всех.

— Не всех, не ссы, — Гаер шумно выдохнул, — только одного. Или двух. Значит, так. Пни Косту, пусть сцедит у своих уток темные очи. Первым раздай. И Сомовы ветряки пускай зарядят — нужно порошок по полю пустить.

***

Манучер не мог быть спокойным. Что-то дергало внутри, не давало мира. Людское мельтешение его раздражало.

Наклонился, подобрал эдр — лежал у самого входа в палатку. Погладил грани пальцами. Внутри игрушки порхала маленькая живая тварь. Здесь их звали бабочками. А там, на Сиаль, вспомнил Выпь — душками.

Откуда только взя…

Подчиняясь смутному порыву, слегка сдвинул маску, не без труда отстраняя от лица — и словно свежий ветер хлынул, принес, рассказал.

Он всегда его чувствовал — даже не глядя. Хребтом. А теперь хребет этот будто переломили о колено.

От дикого, животного вопля люди и твари Лагеря повалились, как костяшки.

Манучер выл, закинув лицо к небу, и маска на его лице таяла, стекала каплями красного золота.

Крик оборвался так же внезапно. Выпь вскочил. Локуста прянула, но сбежать не посмела, только уши прижала, села на задние ноги, тонко заскрежетала…

Выпь прыжком оказался на ней. Сдавил бока.

— Тамам Шуд! Тамам Шуд! Тамам Шуд! — прокричал трижды.

Локуста завизжала отчаянно и прыгнула.

И оба пропали.

***

Пора!

Гаер махнул рукой и рогачи запели. Это был их шанс — Третий утянул за собой почти всех Хангар и вновьприбывших, а Второй… Второй должен был увести самого Тамам Шуда.

Остались люди.

Людям — людское.

Напролом.

***

Михаил окончательно потерялся. Кажется, Хом сошел с ума.

Иного объяснения не было. Пространство перестало быть.

Он точно помнил, что лагерь оставался за спиной, но, вскинув глаза — увидел его далеко впереди. Он знал — река по левую руку. Но вот, кто-то бросил серую ленту поперек, и воины Отражения, и воины Нума увязли в ней…

Но самым странным и самым страшным был водоворот. Михаил видел бешеное кружение золота — локуста тонули там, точно в ловушке песчаного льва.

Кажется, гибельное течение зацепило и кого-то из людей — поволокло… Он не мог оторвать глаз от этого влекущего, стабилка несла его прямо туда, прямо туда и Михаил ощущал в себе и ужас, и восторг, и предвкушение…

Упавшее сверху ударило, сбило с коня. Оглушило, но, странным образом — выбило из очарования.