— Назад! — крикнул Рин, когда подорвались на выручку другие.

Неведомое показалось целиком, ощерилось. Изогнулось, садясь на задние ноги, громоздясь над группой людей. Составляли его — стало видно под прозрачной, как мутное стекло, эластичной кожей — тела да тленные вещи. Все, что долго под землей да водой хоронилось. Вылезло вдруг, выпросталось.

Выпь диктой удержал Рина.

— Это черемица, — сказал негромко, не сводя глаз со жвал, — тварь собой опасная. Обычно на землю к живым не ходит, падалью побирается. На бранных полях заводится. Эту кто сюда зазвал, не ведаю.

— Справиться как? — Рин дал знак своим рассыпаться, окружить тварь.

Выпь примерялся к памяти. С черемицей не думал столкнуться, тем более с такой вот зрелой особью.

— Огнем закидать можно спробовать, огненным вервием опоясать, — ответил. — На части дробить нельзя, только целиком.

Черемица же, словно подслушав такие речи, качнулась, рушась на воинов. Отскочили, убереглись. Псы зашлись лаем, но без команды не кидались — на броню себе черемица выпустила щепу да ржавое железо, проступало то из кожи, ровно щетина.

— Веревками взять! — крикнул Рин. — Огонь запалить!

— Я отвлеку, — кивнул ему Выпь, — вы вяжите. К земле приколотите.

Спешился, сунулся под самый нос твари, крутанул дикту. Прянула черемица, не дотянулась, только вонью трупяной обдала. Выпь отступил, увлекая за собой. Люди Рина, спорые и дружные, перекидывали друг дружке через тушу промасленные веревки. Быстро смекнули.

Оставалось дело за малым — огонь высечь.

Черемица вдруг повернула голову. Выпь проследил ее взгляд и похолодел. Не успел позвать, запеть; тварь ринулась, как на добычу. Огонь от резкого движения сам вспыхнул.

Тварь накрыла собой Юга, огневея, как летний полдень; завалилась на сторону, сворачиваясь клубом, издыхая. Изошла пеплом.

Выпь голыми руками, не слушая Рина, сшиб ее остатки с Третьего, обмирая, схватил того за плечи…

***

Сели друг подле друга.

За стенами палатки командовал Таволга — спойманных Хангаров в оползающих личинах взяли в замок; ждали возвращения старшего. Пока же наводили порядок, приходили в себя.

Юга вдруг беспокойно огляделся.

— Потерял чего? — спросил Выпь устало.

— Да. Труп.

Второй заинтересовался, тоже оглянулся. В палатке их было чисто. Ни крови, ни, тем паче, тел неубранных.

Юга зевнул без звука, как рыба. Взъерошил себе волосы, спрятал лицо в ладонях.

Проговорил устало, отчаянно:

— Было же, было…

— Верю. Раз ты так говоришь, значит, было.

Юга быстро глянул через пальцы сухими блесткими глазами.

— Что случилось там, за стеной? Куда вы ходили?

— Хангары Коромысло нам на дорогу устроили. Хитрые. Умные. Знают много.

— Больше, чем ты?

— Больше.

Юга хмыкнул недоверчиво. Взялся помогать Выпь откреплять доспех.

— И дальше?

— Когда вернулись, оказалось, что лагерь изнутри закрыт, а нам в затылок Голова дышала. Пришлось воевать.

— Повезло, — шепнул Юга, — то есть, повезло, что без смертей обошлись. И тебя не зацепило.

— Доспех правильный, — Выпь пристально посмотрел на Юга. — Ты танцевал?

Юга отвел глаза. Скрываться не хотел: после танца того лагерь как перекрутило. Последствия. У каждого из их проявлений было последствие.

И, главное, никто слово в упрек не сказал. На мрево подумали.

— Ай, пастух, у каждого свое оружие. Ты вон песни распеваешь, я пляски пляшу.

— Черемицу, значит, ты из-под земли вывернул?

— Если и я, то случайно. Как видишь, сам и получил.

— Знаю, — Выпь коснулся затылка Юга.

Грохнулся тот знатно. У Выпь едва сердце не остановилось и, думалось, прибавилось седых волос.

Оба прислушались. Низко, мощно прошумело над лагерем. Только одна корабелла так садилась.

— Гаер припожаловал, — вздохнул Выпь.

29.

— Почему ты решил, что играть я должен в Луте? Давай в тепле, сухоте, уюте да красоте…

— Это же Карта Всего, Нил. Она должна открыться там, где родилась — у Лута в объятиях.

— В объятиях, керридо, обычно зачинают, — проворчал Нил.

После приключения на пирамиде он был чужд себе: колюч и неприветлив. Не выспался, не отдохнул толком. Повинуясь Иванову, они сменили не только постоялый двор, но и сам Хом.

Нил уже нарядил в новые струны виолончель, будто накинул сетчатую вуаль на красавицу. Под присмотром Михаила, конечно. Тот вообще глаз с Крокодила не сводил. Словно подозревал в чем; Нилу это неверие было глубоко противно. После всего, что они совместно пережили!

— Сообщники, давайте условимся — сыграю вам карту, и разойдемся. Вы на свой Хом Полыни разлюбезный, а я на… на все четыре, а? Бьен, мои хорошие?

Лин кивнул. Покосился на Михаила. Иванов не отвечал. У Первого тоскливо, протяжно заныло где-то за ребрами. Кажется, добрый человек на самом деле собирался его провожать — до самого до порога Хома Полыни.

Лин не мог им так рисковать.

— Сыграй для начала, — ответил Иванов, сдавшись под настойчивыми взглядами. — Может, ты на балалайке своей даже пиликать не умеешь.

— Какое оскорбление! Эступидо!

Нил возмущенно выгнул спину.

— Умеет, — примирительно вмешался Лин, улыбнулся Михаилу, — он очень хорошо играет. Очень красиво.

Михаил хмыкнул. Поднялся вдруг и вышел из комнаты.

Первый и Нил переглянулись.

— Каро, солнышко, давай я порепетирую хотя бы? — устало предложил Крокодил. — Вдруг в Луте мои музыкальные упражнения привлекут ненужное внимание… Ненужных существ?

— А если попытка только одна? — вздохнул Лин.

Нил пожал плечами.

Оба помолчали, рассматривая виолончель. Новые веревки в полутьме вкрадчиво поблескивали, как кошачьи глаза.

— Попробуй, — решил Лин. — Попробуй теперь.

— Пока Ледокола нет? — понимающе изогнул бровь Нил. — Не хочешь, чтобы этот человек следовал за тобой, а? Как коварно! Кажется, он к тебе прикипел.

Лин опустил глаза, сцепил пальцы. Сказал виновато.

— Я не могу подвергать его такой опасности. Он и так сделал для меня много. Безмерно много.

Нил пригладил гриф. Сощурился.

— Хорошо, ми альма. Попробуем провернуть все тайком, как юные любовники весенней ночью. Обведем папашу Мигелито вокруг пальца, а? Закрой дверь, чико. И окна. Если карта ломанется во все стороны, лучше нам не выпускать ее из ладоней.

Подмигнул. Лин растерялся, неуверенно подмигнул в ответ. Ему не нравилось действовать за спиной Михаила, но это был единственный шанс.

— Начинай, — сказал твердо, закрыв ставни.

Крокодил глубоко вздохнул и поднял смычок.

***

Михаил выбрался на крыльцо, перевел дыхание. Пахло цветами, горячим маслом, жареным мясом и духом тел; близким дождем. Михаил потер виски. Хотел проветрить голову и побыть в тишине. Не ожидал, что на первом этаже будет столпотворение. Обычно народ разгонялся перед сном.

На этот раз постояльцы и прохожие толкались на улице, оживленно переговаривались, таращились в небо. Кто-то даже вооружился дальнозором. Михаил тоже поднял глаза.

— Что там? — спросил в толпу.

— Лут бесится, — проворчал старик, день деньской просиживающий на крыльце с пивом и трубкой, — кипень пришел. Раньше положенного. Весь самоход накрылся. Так что если собирался куда, парень, то сидеть тебе здесь еще с неделю.

Кипень. Вар. Жемчужное вино. Все эвфемизмы были не в силах описать то, что творилось теперь за пределами Хома, в открытом Луте.

Вар находил редко и обычно следовал календарю лутоходцев-шанти. Ему предшествовали стандартные манифесты вроде лессировки или ряби; в этот раз случилось иначе. Обрушился сразу и вдруг. Лут заполыхал, как подожженный с четырех углов дом.

Виной тому были мрамористые сферы, идущие варотоком через обитаемое пространство Лута. Романтики сравнивали этот поток с разорванным жемчужным ожерельем, с каплями молока; люди попроще усмехались, что не молоко это вовсе. Зла сферы не деяли и едва ли вообще замечали что кругом, но свернуть с пути не могли, увлекаемые неизвестной тягой. И силу движения имели такую, что могли легко просадить трафарет насквозь.