Нелепо уронил любимую безделку, а лезть за ней боялся.

Проследил с опаской, как пловец-ныряльщик легко отскользил обратно, по переносье укрытый матовой толщей воды.

Такие черные волосы и такая белая вода.

— Спасибо, — поблагодарил сипло, подбирая оброненную вещицу.

Она была теплой и мокрой, по-прежнему тяжелой. Выпь любил ее разглядывать, разгадывать, точно мутный, узорчатый сон.

Машинально обтер о рубаху. Чувствовал на себе пристальный, любопытный взгляд, и не смел глянуть в ответ. Щеки закололо, в ушах застучало так, что не сразу услышал чужие быстрые шаги.

Круто обернулся на окрик.

— А, это ты, пастух, — парень из соседнего стана разочарованно сплюнул, прикусил былинку, оглядывая воду Провала позади, — чего здесь шатаешься?

— Скотину выпаиваю, — Выпь коснулся высокой холки притершейся к бедру искрицы.

Пальцы укусило даже через защитные перчатки. Искрицы, тонкие и сухие лягастые создания, нарождались из оброненных с Полога молний, в почве отлеживались, а после выкарабкивались. Как из прутков ломаных сплетеные, ажурные, но живые. Их прежде сторонились, а потом наловчились приваживать. Искрицы, когда помирали, оставляли кусачие кости, а уж им нашли применение.

— Не видал здесь кого?

— Нет, не видал, — спокойно солгал Выпь.

Не сморгнул, выдержал пристрастный взгляд парня.

Тот снова плюнул — на этот раз пастуху под ноги — развернулся и пошел в обход Провала, неловко карабкаясь по сыпучему берегу, прорезанному гниловатыми нитями синеголова.

Сзади легко плеснуло.

Пловец уже стоял на суше в полный рост, и был он тем, кого в стане кликали тьманником-облюдком, обменышем-подкидышем. Прошел рядом, не смущаясь наготы, ногой спихнул сторожевой валун, вытянул из-под его бледного брюха подмятую одежду. Искрица заинтересованно подалась ближе, рассыпая с хребта искры, Выпь укротил ее, щелкнув языком.

Парень, гибко скруглив смуглую спину, натянул широкие штаны. На звук обернулся, нырнул в рубашку без рукавов, узлом стянул высоко на поджаром гладком животе. Все молчал — и Выпь молчал тоже. Ему казалось, что воздух загустел, задрожал.

Он не был глазопялкой, чтобы в чужие дела нос совать, но раз довелось случаем углядеть, как танцевал подкидыш для богатых-тороватых. Вспомнил — и дыхалка пресеклась.

Смуглый скрутил волосы, тяжелые, мокрые, темные как древний мед и наверняка такие же на запах. Сколол щепой на затылке.

Будто ждал чего-то.

— Спасибо, — на всякий случай повторил Выпь.

Облюдок поднял брови.

— Спасибо, что эдр мне вернул.

Тьманник недоверчиво сощурился, зачем-то повел плечами, выпятил бедро. Облизал губы, из-под ресниц глядя на Второго.

Выпь гладил искрицу, размышляя, как бы уйти вежливо и быстро.

А потом тьманник засмеялся, опустил натянутые плечи.

— Ай, как интересно, — выговорил протяжно, смахнул ладонью воду с шеи, с зеленых бус, — так вот ты какой, пастух. Выходит, правду о тебе говорят.

Выпь неловко пожал плечами. Его не волновало, что говорят о нем люди.

Он и сам-то не больно говорлив был.

— Я Юга, — сказал облюдок.

Улыбнулся, показав острые белые зубы.

— Хорошо, — кивнул Выпь. Потом вспомнил, чему учили воспитатели. — А я Выпь.

Смуглый опять засмеялся. Не обидно, а так, будто с другом хорошим шутил.

— Будем знакомы, Выпь.

И протянул ему руку.

***

Кажется, тогда он впервые хорошенько его разглядел. До того пересекались в становье, но впрогляд, едва-едва. Достать игрушку пастуха ему труда не составило, та сама в руки свалилась, а вот то, что пастух-бирюк отведет досадного преследователя — стало неожиданностью. Юга во всем привык полагаться на себя, такой жест его смутил.

Чудной какой, подумал. Нелепый, высокий, сутуловатый, с лохматой головой и странными желтоватыми глазами…

Давно было.

Юга запрокинул голову, унимая бегущую кровь. Прижал натянутый на запястье рукав плотнее к носу. Соленая, его уже тошнило от медного привкуса. Глаза мазал качающийся светильник, собранный из тележного колеса и привитых к ободу огнецветов. Третий моргнул.

Двинулся на выход, стараясь не запнуться о растянувшиеся тела.

Его не пытались удержать.

Попасть на Хом, некогда бывший под властью Третьих, оказалось не так просто, как того хотелось. Никто не соглашался вести его туда. Смотрели странно, с привычным интересом, но отказывались.

Страх был сильнее похоти.

Люди, порой думал Юга с омерзением. Бездумно плодящиеся, без меры жрущие, засирающие все кругом, трупное племя, никчемные твари… Но — одергивал себя, морщясь от справедливости — был и Волоха среди них, и та же Медяна. Не самые плохие представители рода.

Шатром стояла ночь. Пекло лунным тянущим жаром, от которого у Юга чесалось небо. Серебряными оттисками застыли кони в спящем режиме, с наброшенными на страшные головы платками. Концы ткани тяжелыми кистями-грузилами мели землю. Чтобы не скинули ненароком.

Хом Шартра был дикий, лошадный. Делали-лили коневоды особенных скакунов. Стабилок. Крепких в бою, выносливых, промесных изготовок живой природы и технической мысли. За таких стабилизированных брали много — иному и на жеребенка не скопить. Юга добрался сюда, прослышав, что в этих краях собираются охочие до черной воды-ихора и брошенных сокровищ авантюристы. Какой-нибудь шайке можно было попробовать упасть на хвост.

Пока не получалось.

Он был один четвертую неделю как. Тосковал, если честно — будто от него кусок по-живому оторвали. Они условились поддерживать связь, но Выпь тоже ходил далеко. Разговаривали два дня назад, Второй казался измученным, был небрит и лохмат, говорил откуда-то со складов, где пережидал ночной дождь. Клык дикты выпирал у него над плечом, парень периодически дотрагивался до нее, как до оберега.

Юга думал, что не успел словить момент, когда Второй стал так нужен ему. Уперлась эта нескладчина, до потребы дыхания.

— Ты ловок и зол, — сказал человек, до этого мирно отливающий у стены, — а у меня в команде недобор. Пойдешь с нами?

— Если как общая пепельница то нет, проваливай, — глухо огрызнулся Юга, напяливая капюшон.

— Таких не держим. Хом Третьих, рокарий, ты же туда рвался?

— А что потребуешь за это?

— Со мной ляжешь.

Человек повел плечами. Приблизился. Оказался лохмат, с большим ртом, крепкими скулами и размашистыми бровями. Упрямый подбородок, и даже наклон головы — так похож на Второго, только старше, старше на много снегов.

— Ты кто такой?

— Щелчок, — подтверждая сказанное, сухо прищелкнул длинными пальцами, будто кастаньетами.

— Хорошо, — одобрил Третий.

— А ты у нас…?

— Юга.

— Будем знакомы, — кивнул Щелчок.

Руки друг другу жать не стали.

— Что вы возите с рокариев?

Человек глянул искоса. Глаза его были словно ножи, светлые, долгие и холодные. На виске узорчатой сеткой процарапан рисунок, куртка тяжелой кожи наглухо застегнута.

— Я не пытаю, для чего тебе туда, так и ты лишнего не спрашивай. Идет?

— Идет, — признал резонность Юга.

— Поклажа есть?

Третий молча хлопнул по тощей сумке через плечо. Лишнего при себе не таскал. Да и одеваться стал не в пример себе прежнему: немарко, неярко, просто, удобно. Внимания и так хватало. Щелчок кивнул. Зашагали — плечом к плечу, прочь от приоткрытого зева постоялого двора.

Третий понимал, что едва ли новый знакомец загнал свою тэху на официальную стоянку-воронку. Так и вышло. Тэшка покоилась на растяжках, как в гамаке, баюкалась в глотке ямины, коими щедр был этот Хом.

— Ловко, — хмыкнул Юга, — или сам задом паутинку изобразил, или мастер среди твоих людей?

Щелчок фыркнул, но ничего в ответ не сказал. Посвистел, искусно подражая ночной птице. Им откликнулись, кинули с палубы лесенку.