Студенты встречали нас гостеприимно, в центре зала сохраняли свободное место, где мы и усаживались. Правда, вьетнамцы ходили не слишком часто, и, когда выключали свет, китайские студенты дружно поднимались и занимали пустующее место, гремя своими табуретками. Ма, разумеется, всегда был рядом и старался, чтобы никто со мной не разговаривал. Но я садился у самого края, и в темноте кинозала ко мне часто подсаживались и приветливо заговаривали. Однажды, когда погас свет, пришедшая на сеанс со своей матерью-преподавательницей девушка пересела поближе к экрану и оказалась рядом со мной.

— Вы советский! Как вам должно быть странно смотреть такие фильмы? — не без наивности воскликнула она.

Мать тут же ее одернула и шепнула:

— Осторожнее, он не один…

Перед началом сеанса студентам обычно сначала показывали диапозитивы с изречениями Мао Цзэ-дуна, не имеющими с фильмом никакой связи. Затем — документальную или научно-популярную ленту. Среди них попадались любопытные, например о всекитайском соревновании работников сферы обслуживания, где повара с невообразимой скоростью крошили овощи и лепили пельмени, мясники — разделывали туши, продавцы — обрабатывали товар. Или фильм об электрификации деревни с несчастными случаями для острастки неосторожным.

Непосредственно перед фильмом снова диапозитив с изречениями Мао Цзэ-дуна на красном фоне, но уже поближе к теме фильма.

Здесь я видел, в частности, «Красный короб» — фильм, который вышел в начале 1966 года и сумел удержаться в дни «культурной революции», потому что понравился хунвэйбинам.

Герой фильма, на манер некрасовского коробейника, берет на спину короб с товарами ширпотреба и провизией — маслом, например, — и отправляется в горы торговать вразнос. В фильме мало кадров, где бы в той или иной форме не упоминался председатель Мао.

Коробейник непрерывно вспоминает высказывания Мао Цзэ-дуна, учит наизусть целые его труды и сборники цитат. Все его хорошие поступки по фильму «вытекают» из «идей» Мао, как бы мотивирующих всю жизнь героя. В кадр очень часто включается портрет или бюст Мао Цзэ-дуна. Разносчик говорит, что его привели сюда «идеи» председателя Мао, крестьяне славят «счастливую эпоху председателя Мао» и т. д. Молодые продавщицы изображены как люди, отказавшиеся от всякой личной жизни, как образцовые люди, «выросшие в эпоху Мао Цзэ-дуна». Молодежь — лучше и вернее старшего и среднего поколения: эта идея фильма, несомненно, одна из причин его успеха у хунвэйбинов. Фильм всячески внушает, что только «идеи» Мао Цзэ-дуна способны нести добро и счастье народным массам.

Это, так сказать, фильмы «хорошие». Но видел я фильмы и «плохие».

Печать строго осудила кинофильм студии «Тяньма» «Красное солнце», поставленный известным режиссером Тан Сяо-данем. В этом фильме о войне за Освобождение противник был показан сражающимся всерьез.

Перед тем как показать этот фильм, иностранцам о нем была прочитана целая лекция. Нас остановили на аллее, пригласили сесть на свои стулья, которые каждый нес, и сотрудник канцелярии Сюй, в присутствии по меньшей мере троих сослуживцев, разъяснил в духе газет вредность фильма. Речь его была вполне стереотипной:

— Китайский народ добился освобождения благодаря гениальным идеям председателя Мао. В этом фильме вы не увидите портрета нашего любимого вождя, не услышите ни одного его слова. Это злостное извращение и вражеская клевета на китайскую революцию и Народно-освободительную армию.

В кинофильме действительно — и нельзя не поразиться мужеству его создателей — нет ни бюста, ни фото, ни портрета Мао Цзэ-дуна, никто из действующих лиц ни разу не цитирует его изречения.

«Красное солнце» меня пригласили смотреть в нашем университете, и пригласили неспроста, а потому, что я ходил до этого в Вэйда, то есть в Пекинский университет, смотреть «Сестры по сцене», тоже осужденный фильм. Вообще весной 1966 года у всех было впечатление, что нам показывают только осужденные фильмы, а других просто не бывает.

В Вэйда просмотр состоялся в студенческой столовой — громадном, похожем на ангар помещении с двумя этажами окон.

Перед кинофильмом был концерт студенческой самодеятельности — сперва хоровое исполнение песни о Мао Цзэ-дуне, затем массовая хореографическая сценка, изображающая войну вьетнамцев с американцами, и в конце — танцевальная группа вместе с хором снова славила вождя. Постановочно это было сделано просто здорово, вполне современно по пластическому решению. Юноши и девушки — все как на подбор, все изумительно стройные и красивые, в плотно облегающих спортивных костюмах. Под звуки гимна вождю танцующие обращались к гигантскому золотому профилю Мао Цзэ-дуна, занимавшему весь задник, так что по бокам оставалось место лишь для красных знамен. Профиль на красном фоне излучал золотое сияние, и к этому человеку-солнцу танцующие простирали руки, падали на колени, живописно группируясь и меняя позы. Хор доходил до неистового крещендо, приводя всех в экстаз, наэлектризованность на сцене достигала немыслимого нагнетания. Мне стало душно в возбужденном всеобщим поклонением зале. Это было чем-то сродни языческому культовому исступлению. Казалось, что и поклонение солнцу, и культ грома и огня, и самозабвение перед волей неба — все впитано этим искусством, колоритным и по-своему выразительным благодаря обаянию и силе молодости. В самозабвенном неистовстве была какая-то ритуальная сила, для полноты, картины, казалось, не хватало единственно человеческих жертвоприношений, человеческой крови… Я тогда не знал, что скоро на алтарь культа личности Мао Цзэ-дуна прольется кровь жертв «культурной революции».

И вот после такой самодеятельности нам показали «Сестры по сцене». Этот фильм можно по большому счету оценить как замечательный успех китайской кинематографии. Пока он еще шел, попасть на него в Пекине было нелегко. Зрители, пользуясь темнотой, нередко аплодировали вопреки газетной пропагандистской кампании. Но в такой аудитории, как студенты Пекинского университета, реакция на фильм была странной, я бы даже сказал, страшной.

В фильме есть эпизод, когда старая актриса, выброшенная на улицу за ненадобностью, кончает жизнь самоубийством. Негодующие артисты винят за это дельца-антрепренера, и одна из актрис восклицает: «Как это бесчеловечно!» Услышав эти слова, тысячная аудитория китайских студентов расхохоталась! Такое нелегко понять, но ведь уже шесть лет группа Мао Цзэ-дуна насаждала среди молодежи ненависть к таким понятиям, как гуманизм, человечность. Поэтому над бесчеловечным отношением к старой женщине китайские студенты были способны только рассмеяться: гуманизм для них — просто глупость, которую давно развеяли «идеи председателя Мао».

Создатели кинофильма совершили «ужасное преступление» — в нем выведен образ честного, революционно мыслящего и деятельного человека, который ни разу даже не вспомнил о «великом вожде» Мао Цзэ-дуне! В КНР такое не остается безнаказанным. Шанхайские подпольщики, изображенные в фильме, тоже, оказывается, не подлинные. «Какие же они коммунисты, если ни разу не вспомнили о вожде?» — восклицали китайские критики и разражались потоком обвинений в «клевете», «измене» и прочем.

Ходили ли в то время китайские зрители на «хорошие» фильмы? И как воспринимали их?

Ходили — им больше нечего было смотреть, а они страстные любители зрелищ, для них всякое зрелище — праздник. Один из самых театральных на свете народов был вынужден питаться суррогатом искусства. Зрительные залы в Китае всегда переполнены — китайца не могут отвадить даже фальшивые, антихудожественные, пропитанные культом Мао Цзэ-дуна фильмы и пьесы. К тому же стали системой «культурные походы» в театры и кино, а как отказаться от этого? Ведь могут припомнить при случае!

А вот как воспринимали — сказать сложнее. Внешне с экзальтацией, а вот как в душе? Чужая-то душа — потемки.

Настали майские праздники. Канцелярия хлопотала, чем бы нас занять. Гулянье в парке Ихэюань прошло под дождем. Студенческая самодеятельность, которой нас так щедро угощали, самоотверженно выступала в грязи — так раскисла от дождей затвердевшая после полуторагодовой засухи пекинская почва. На следующий день я купил себе плащ, и дожди кончились.