— Осмотр прекращен, — объявляет он.

— В чем дело? Сохранился ли храм? Целы ли пятьсот архатов? Когда снова откроется? Кто вы сами? — засыпаем мы его вопросами.

Услышав, что мы хорошо знакомы с памятником, он грустно улыбается:

— Я смотритель музея, нас теперь сделали хунвэйбинами, чтобы мы имели авторитет. Иначе никто не слушается. Но нас здесь так мало, что мы можем поделать? Они врывались сотнями…

— А постановление правительства?

— Слишком поздно, — сказал хранитель. — Постановление принято в сентябре, а хуже всего было в конце августа. Сейчас пока больше не приходят.

Редкий случай — поговорить с китайцем. Главное условие — чтобы никого не было вокруг. Свидетелей они боятся, на людях не разговаривают, а без свидетелей им не страшно. В глубине души большинство людей в Китае хорошо относятся к нам. Народ не может забыть годы дружбы, но произвол — страшная сила.

Хранитель спокоен потому, что вокруг пусто. В средневековых кирпичных стенах храма микрофонов нет, опасаться нечего.

Точно следуя тексту постановления, он рассказал, что погромщики-де были «не настоящие хунвэйбины». Они ворвались в музей силой, били служащих, ломали изваяния, скалывали орнаменты, разбивали сосуды.

— Всю утварь, которую можно было унести, они унесли, — рассказывал он. — Наверное, хотят продать иностранцам и нажиться.

— Это грабеж!

— Да, грабеж. Было много бродяг, хулиганов и негодяев.

— Весь храм разгромлен?

— Все скульптуры в зданиях по главной оси.

Буддийские храмы Китая располагаются строго симметрично к центральной оси север — юг и сильно вытянуты в длину. Анфилады замкнутых двориков — в конце каждого главная палата с центральным изваянием — своим расположением символизируют восхождение на круги неба. Для обычного храма разрушения в зданиях по главной оси означали бы гибель всего ценного. Но главная ценность храма Лазоревых облаков, принесшая ему мировую известность, — палата со статуями пятисот архатов — буддийских святых. Резные из дерева, золоченые фигуры в натуральную величину располагаются в сложном лабиринте ходов и создают незабываемое впечатление безмолвного собора. Каждый архат индивидуализирован, все позы различны, лица выразительны. Их объединяет одно: какой бы ни была фигура, взглянув на нее, сразу можно сказать — перед вами изображение незаурядного человека…

— А что пятьсот архатов? Целы ли?

— Не пострадали. Не нашли их. Прошли мимо, потому что не знали, — с нескрываемым презрением говорит хранитель.

Я поздравляю его с удачей. Счастливый случай уберег, отвел руку погромщиков.

Зал с изваяниями архатов, уникальный в своем роде, расположен к западу от центральной оси. Вход в него незаметен, надо знать о нем, чтобы найти. Но ведь храм был открыт для посетителей многие годы, всюду стояли указатели, в нем перебывали тысячи людей. Значит, нынешние хунвэйбины прежде сюда никогда не заходили. Как бы отвечая моим мыслям, хранитель говорит:

— Мы сделали все, что могли. Сняли все указатели, кое-что попрятали, но мало, очень мало… Откроется ли храм вновь, не знаю.

Я поинтересовался, как обстоит дело с храмом Возлежащего Будды, расположенным неподалеку.

— Он тоже пострадал, — сказал хранитель, — но меньше нашего.

У ворот храма Возлежащего Будды — Вофосы — дежурили молодые девушки-хунвэйбинки. Они не пустили меня внутрь и не пожелали разговаривать. Издали я через открытые двери разглядел первую храмовую палату. К счастью, изваяния в ней уцелели, но хунвэйбины залепили их своими бранными дацзыбао, превратив древние статуи в какие-то пугала. Здесь они, видимо, не столько разрушали, сколько оскверняли памятники. Знаменитый Возлежащий Будда тоже уцелел.

В окрестностях Пекина сильно пострадал Бадачу — Восемь великих мест — парк, на горных склонах которого расположены восемь древних буддийских храмов. Но туда нам не удалось попасть, и мы поехали в парк Ихэюань покататься на лодке. Парк был пуст — патрули «культурной революции» могут учинить отдыхающему такой допрос, что отдыхать не захочется. Иностранцев пока не трогают.

На огромном озере — одна наша лодка. Удивительно такое безлюдье в Китае, да еще в прославленном месте. Пережидаем налетевший дождь под мраморной аркой мостика с павильоном. Пора возвращаться. На случай дождя императрица Цыси построила вдоль берега озера галерею для прогулок. Ее расписывали лучшие художники, украшая сценами из китайских романов о любви, о воинских подвигах и о чудесах бессмертных даосской религии. Посетителей сейчас в парке не было. В галерее работали молодые художники, видимо из училищ. Они замалевывали старую роспись аляповатым узором из роз и облаков. Под розовой краской исчезали фигуры поэтов, монахов и красавиц. Зато бородатые, свирепого вида генералы императорского Китая оставались — может быть, чтобы воодушевлять хунвэйбинов на грядущие воинские подвиги? Стены старинных павильонов, ворота и арки старательно залепили лозунгами «культурной революции». Разрушение продолжалось, а ведь в Китае не так уж много и осталось разрушать. После столетий войн и империалистического грабежа народная власть все семнадцать лет разыскивала, собирала, инвентаризировала и реставрировала сохранившиеся ценности. Народу впервые был открыт к ним доступ. А теперь? Глядя, как замалевывают старинную роспись, я вспомнил чудовищный, до символических размеров, замок на дверях Исторического музея в городе Чжэнчжоу, навешенный «культурной революцией», вспомнил попытки пекинских хунвэйбинов разорить Центральный исторический музей, который пришлось закрыть на всякий случай. Безнаказанный вандализм правил свою оргию в Китае!

Странно и обидно было видеть, как молодое поколение китайцев старается уничтожить или осквернить доставшиеся ему по наследству драгоценные памятники прошлого.

Нельзя оставаться равнодушным, когда погибают люди, даже если они незнакомы вам и причины насилия неизвестны. Но во сто крат тяжелее, когда читаешь о смерти человека, которого ты видел и слышал, которого глубоко уважаешь, чьи книги читал и хранил.

В погожий сентябрьский день — осень лучшее время в Пекине — я пошел в город из своего университетского общежития. Университет был пуст: хунвэйбины спозаранку, на рассвете, уже отправились в город.

В тот день особенно бурной была активность хунвэйбинов на центральной торговой улице Ванфуцзин. Шла сплошная проверка магазинов в поисках «буржуазных товаров» вроде пиджаков европейского покроя или узконосых ботинок, мода на которые уже сходила в Европе. Меня то и дело хватали за руки патрульные, но университетский значок спасал. «Педагогический университет», — читали они вслух надпись и нехотя давали пройти.

Здесь висело много плакатов с объявлениями о розыске скрывающихся от репрессий. Один я запомнил. Под фотографией молодого человека было написано, что он прежде, при «черном режиме» — так именовались годы дружбы с СССР, — учился в Советском Союзе, а потом преподавал физику в Ланьчжоуском университете и позволял себе насмехаться над «идеями Мао Цзэ-дуна». Когда его хотели схватить, он скрылся от преследователей. Человек был родом из Пекина, и ланьчжоуские хунвэйбины логично предполагали, что он попробует укрыться в родном городе. Они просили своих «боевых товарищей» из столицы изловить беглеца Бегство от обвинений в дни «культурной революции» считалось равносильным признанию в преступлениях и каралось смертью — обычно самосудом взвинченной толпы. Забегая вперед, скажу, что через две недели я прочел объявление на стене, названное «радостной вестью»: беглец из Ланьчжоу был пойман у пекинских родственников и препровожден на расправу.

Разыскивалось одновременно несколько десятков человек. Настоящая охота за людьми…

Но вот и угол Большого универмага.

Крупнейший в столице магазин размещается в новом четырехэтажном здании. Он стоит несколько в глубине, так что перед центральным входом — небольшая площадь. На углу висело рукописное сообщение одного из «боевых отрядов»: «Буржуазный элемент Лао Шэ черным самоубийством доказал свою контрреволюционность».