До сих пор не знаю, можно ли верить этому или нет. Ведь россказни об «убийстве» и «красивой смерти» служили пропаганде.

Работники горкома снова потребовали от хунвэйбинов убираться, но они, уже окруженные, ответили:

— Мы, революционеры, не страшимся смерти и готовы умереть за председателя Мао!

Возникла драка.

Хунвэйбины дрались стульями и столами, метали во врага все, что можно бросить, «геройски» кусались и царапались.

Хулиганство расписывалось как «революционные подвиги». Уже на улице, потерпев поражение, хунвэйбины будто бы скандировали хором:

— Свет идей председателя Мао не загасить! Мы еще вернемся и уничтожим ваше черное логово. Да здравствует великая пролетарская культурная революция!

Описание заканчивалось обращением ко всем «борцам» в столице организовать «боевой поход» на Тяньцзинь, «отомстить за пролитую кровь революционных героев», свергнуть «черную власть» и утвердить новый, «революционный» порядок.

Тяньцзиньский горком КПК и хэбэйский провинциальный комитет КПК торжественно объявлялись «контрреволюционными». Хунвэйбины звали всех «боевых друзей» провести митинги перед «походом», разоблачить тяньцзиньский горком, а потом разогнать его. Листовка была одним из подготовительных пропагандистских мероприятий, через три дня в Пекинском университете ожидался массовый митинг, на него приглашали и «периферийных товарищей».

Вести и листовки о столкновениях, фотографии пострадавших, воззвания хунвэйбинов о «белом терроре» приходили со всех сторон страны, буквально покрывали стены зданий на улицах Пекина до двухметровой высоты. Сопротивление народа натиску хунвэйбиновской «революции» можно было увидеть из материалов самих хунвэйбинов. Несмотря на страсть к похвальбе, хунвэйбины редко рапортовали о победах, а чаще о сопротивлении, о «непонимании», об «обманутых массах».

Хунвэйбиновские документы тщательно маскировали механизм «культурной революции». Наблюдая за движением, так сказать снизу, трудно было определить, где кончается инициатива самих хунвэйбинов и где начинается выполнение директив.

Главным условием всей этой «революционной» деятельности была безнаказанность, которую обеспечивали контролируемая маоистами армия и карательные органы.

По утрам начались поверки. Теперь по дороге в столовую я прохожу позади выстроившихся на утреннюю линейку хунвэйбинов. Вот они замерли на асфальте аллеи — строгие квадраты из людей — юношей и девушек. Полная тишина. Голосов не слышно, даже шепота.

Командир окидывает взглядом строй:

— Раз, два, три…

Послушный хор начинает скандировать изречения Мао Цзэ-дуна, специально подобранные Политуправлением китайской армии, повторяя за командиром четко и раздельно каждое слово.

— А теперь споем! Раз, два, три…

И грянула песня:

Поющие молоды, им чуть больше двадцати лет, а многим и того меньше. Это китайская молодежь, и всех, кто мог ее видеть летом 1966 года, тогда не оставлял тревожный вопрос: как и почему такое могло случиться?

Живя в Китае, наблюдая поведение и нравы, я все больше укреплялся в мнении, что вежливость, послушание — качества, достигшие здесь всеобщего распространения. Но почему же так легко, с такой твердой верой в свою правоту молодые ребята, не дрогнув, творили жестокий суд и расправу над людьми старшего поколения, издевались над ними, попирая человеческое достоинство, словно бы никогда не ведали о нем? Как легко, как бездумно поверили они в то, что творимые ими бесчинства и издевательства над людьми и есть революция, свергающая власть недостойного начальства, как легко поддались они фанатизму.

Почему одной передачи по радио, одной газетной статейки, думал я, оказалось достаточно для взрыва?

В КНР день начинается рано. Встают обычно до восхода солнца. В пять часов утра по молодежным общежитиям, студенческим и рабочим, торжествующе гремело радио.

— Говорит Центральная народная радиостанция… Сейчас мы зачитаем изречения председателя Мао. Великий учитель, великий вождь, великий полководец, великий кормчий Мао Цзэ-дун сказал…

Так каждое утро провозглашался полный набор титулов обожествленного человека.

Победа народной революции в 1949 году и успехи социалистического строительства в 1950–1957 годах создали вокруг Мао Цзэ-дуна ореол революционного вождя. Авторитет КПК и ее руководителей был непререкаем для трудящихся масс страны. Но допущенные Мао Цзэ-дуном и его сторонниками грубейшие политические ошибки, авантюризм в экономике, произвол в культурной политике, осуществленный ими раскол в социалистическом лагере, курс на международную изоляцию подорвали авторитет, завоеванный в ходе революции и социалистического строительства. И вот, когда мыслящие люди не могли уже не видеть бедствия и страдания, которые принес китайскому обществу авантюристический курс Мао Цзэ-дуна, потребовалось подменить убеждения — верой, сознательную дисциплину — безоговорочным подчинением, научное мышление-преклонением перед цитатой и догмой, преданность идеалам — слепым повиновением.

Так начали насаждаться идеи самопожертвования и аскетизма, подготовки к войне, слепое повиновение Мао Цзэ-дуну. И наконец, молодежи принесли в жертву, обеспечив ей безнаказанность, выдали на расправу лучших людей страны. А за это провозгласили ее «носителями идей Мао Цзэ-дуна», лучшими людьми, «авангардом» и «красной охраной» самого Мао Цзэ-дуна.

Началось же, пожалуй, с Лэй Фэна.

Лэй Фэн был солдатом, служил шофером и погиб в аварии. На военной автобазе, когда за рулем машины был его ученик, грузовик снесло юзом по грязи на столб ограды из колючей проволоки. Столб упал на бежавшего сбоку от машины Лэй Фэна, так что погиб он, возможно, по собственному недосмотру. Так или иначе, гибель Лэй Фэна была отнюдь не героической. Героической была объявлена вся его жизнь, так как после смерти появился на свет «Дневник Лэй Фэна». Подлинный ли это документ? Или он сфальсифицирован? Может быть, у Лэй Фэна дневника совсем не было? — Нельзя поручиться ни за один ответ. Так или иначе, опубликованный дневник — как раз то, что было нужно. Перефразируя известное изречение о боге, можно сказать о китайской пропаганде: если б дневника Лэй Фэна не было, то она его бы выдумала.

Мао Цзэ-дун лично ознакомился с дневником Лэй Фэна и написал свое мнение, которое бесконечное число раз воспроизводилось по всей стране в тех же каллиграфически начертанных иероглифах. Всего четыре знака: «Учиться у Лэй Фэна».

Но что же находят те, кто обращается за учебой и примером к Лэй Фэну, повинуясь указанию вождя? Оказывается, Лэй Фэн всю жизнь учился у Мао Цзэ-дуна! Он читал кусочек из его текстов перед каждым своим поступком. Сходить в парикмахерскую, постирать белье — ко всему он подгонял цитату, и неважно, что в подлиннике речь шла о революции, гражданской войне или производстве. Лэй Фэн с удивительной цепкостью переносил в дневнике смысл любого изречения на самого себя и на все, что он собирался сделать. Так обнаруживается подлинный смысл призыва Мао Цзэ-дуна: учиться у Лэй Фэна — значит учиться у него самого!

Но учиться у Лэй Фэна — вещь страшная сама по себе.

Лэй Фэн за всю свою жизнь не совершил ничего дурного. Совершая только хорошее для других, как он это понимал, он ущемлял во всем самого себя. Аскетизм — в еде и одежде, в отказе от любви и личного счастья, в умении находить страдание даже там, где его нет, полное забвение своей личности. И — полное повиновение другому человеку — живому идеалу — Мао Цзэ-дуну. Убивая человека в себе, Лэй Фэн тем самым отрицает человеческое и в других. Во всех людях, кроме единственного — солнцеподобного Мао Цзэ-дуна! Человек для Лэй Фэна имеет смысл и ценность только как часть грандиозной машины, увенчанной на вершине воплощением ее общего разума — Мао Цзэ-дуном.