В июне вообще было много неясного в управлении университетом, но необычно большую роль в нем играл студенческий комитет, или союз. Он одно время назначал всесильных дежурных для поддержания «порядка» из числа наиболее активных участников движения. Партийная организация после разгона парткома была обезглавлена и уже никаких активных выступлений самостоятельно не предпринимала.

Университет с каждым днем все труднее было узнать. Лозунги под ногами на асфальте, лозунги на полотнищах поперек аллей, крупные надписи на разноцветных бумажных полосах вдоль зданий и множество индивидуальных и групповых дацзыбао. Пройти можно, только проталкиваясь через толпу студентов. Все читают, обсуждают, записывают в блокноты. Громадный лозунг поперек аллеи остановил взгляд: «Смерть черному бандиту Чэну!!!»

— Привет! — окликнул меня знакомый голос.

Ма успел уже позавтракать и шел навстречу.

— Что это значит? Неужели они хотят убить этого человека? — воскликнул я.

— Это надо понимать фигурально, — спокойно ответил он. — Революционные массы возмущены черной бандой и ее соучастниками.

Я хотел было напомнить Ма, что раньше он был совсем другого мнения о парторге, но заметил, что к нашему разговору прислушиваются, и сказал только, что Чэн был парторгом шесть лет. Те, кто написал лозунг, просто кровожадные личности, которым не знакомы ни благодарность, ни гуманность.

При слове «гуманность» Ма презрительно рассмеялся.

— У тебя больные мозги, — снисходительно сказал он. — Ты классово ограничен и не понимаешь логики классовой борьбы, как и все эксплуататоры. Правда, я не хочу сказать, что ты сам эксплуататор, но психология у тебя та же. Мы делим врагов на тех, кто держит в руках оружие, и на тех, кто его не держит. Сейчас вторые для нас опаснее первых, первых мы уже не боимся. Те враги, кто не держит в руках оружия, стараются, чтобы мы переродились. Поэтому они для нас очень опасны. Они насаждают в красном Китае ревизионизм и буржуазную идеологию. А наш великий вождь…

Я резко повернулся и ушел, так и не дав ему досказать дежурной фразы.

Быстро справившись с обычным для иностранцев завтраком — простоквашей в пузатом кувшинчике белого фаянса, четвертьлитровой бутылочкой молока, ломтем холодного мяса, овощным салатом и лепешкой-юбин, поджаренной в масле, я возвращался к себе в общежитие через парк. Здесь нет толчеи и гораздо тише, чем на аллеях. Навстречу мне шло человек восемь молодых ребят, с виду просто мальчиков, очень похожих на тех, которые утром явились к нам в общежитие за Ваном. Самый щупленький из них важно выступил вперед и, медленно произнося слова, чтобы понял иностранец, сказал:

— Мы активисты культурной революции со второго курса. Мы бы хотели поговорить с вами.

— О чем же? — спросил я.

— Мы хотим сказать, что мы стоим за революцию. Мы не пожалеем жизни ради революции! Мы защищаем ЦК партии и председателя Мао! Мы не боимся трудностей.

Они заговорили наперебой, повторяя навязшие на зубах лозунги.

— И еще мы хотим спросить у вас: почему вас приняли в наш университет? — продолжал тот же паренек.

— Я приехал сюда в соответствии с международным соглашением.

— Это мы знаем. Но почему в наш университет?

— Так решили ваши руководители. Мне было бы куда удобнее учиться в Бэйда, а не у вас.

— Вот видите, — крикнул он, обращаясь к своим спутникам. — Это дело рук черной банды! В наш революционный университет они нарочно прислали ревизиониста.

Стоявший рядом юноша прервал его:

— Но ведь Бэйда тоже революционный университет?

— С кем вы встречались здесь? — продолжал строго первый юнец.

Меня забавлял этот разговор. Ребята держались прилично, а их изможденный вид и потрепанная одежда вызывали даже сочувствие. Да, ели они не досыта, — я знал, как питаются китайские студенты — чашка риса, пампушка, чай. Долгими часами сна они старались обычно возместить недостаток питания. Теперь они лишились к сна: они творят «культурную революцию».

— С кадровыми работниками университета, — сказал я. — По приезде со мной беседовала заведующая канцелярией по работе с иностранцами Чжао, потом заместитель декана филологического факультета Лю…

— Чэн принимал вас? — перебив меня, спросил кто-то сбоку.

— Нет, — обернувшись к спрашивающему, сказал я. — Он был очень занят, не смог принять.

— Ничего, теперь у него будет много времени. Сейчас Чэн Цзинь-у держит ответ перед революционными массами за свои преступления. Он сохранил в университете советскую ревизионистскую систему и хотел выращивать из нас буржуазную смену. Но ему это не удалось. Его черные замыслы раскрыты! Вы здесь появились не случайно, — продолжал наступать этот паренек.

— Меня ваши внутренние дела совершенно не интересуют, — как можно спокойнее возразил ему я.

— Товарищи! Мы не можем терпеть ревизиониста в революционном университете! — вдруг выкрикнул кто-то сзади.

— Как вы относитесь к идеям Мао Цзэ-дуна? — спросил меня первый заговоривший со мной паренек.

— Я сторонник марксизма-ленинизма и пролетарского интернационализма, а потому противник националистических идей.

Я заготовил заранее такой ответ. Расчет мой был прост: во-первых, в нем не следует упоминать Мао Цзэ-дуна, а во-вторых, ответ должен быть бескомпромиссным — это их, безусловно, озадачит. Так оно и было. Ребята, не привыкшие к открытому осуждению святыни, растерялись.

— Вам следует серьезно заняться изучением идей Мао Цзэ-дуна. Вы с ними недостаточно знакомы, — после довольно долгой паузы посоветовал мне мой оппонент.

Я промолчал и, пожав плечами, двинулся вперед. Все расступились. Но едва только они оказались за спиной, как раздались крики и брань:

— Ревизионист!

— Сволочь! Долой ревизионистов!

— Товарищи! Здесь же вопрос о международных соглашениях!.. — донесся до меня чей-то успокаивающий голос.

Я обернулся, чтобы взглянуть, у кого же это проснулся здравый смысл, и как нельзя вовремя: вдогонку мне летел кусок кирпича, брошенный энтузиастом «культурной революции». Я уклонился от удара.

Нас разделяло шагов десять, не больше. Ребята смолкли, но продолжали глядеть на меня.

С ними заговорил высокий парнишка:

— Этот вопрос касается всего коллектива университета и нуждается в обсуждении. А решать его надо в масштабе всей страны!..

— Революционное сердце не может терпеть живых ревизионистов! — успел расслышать я чей-то возглас.

Ребята снова заспорили, перекрикивая друг друга и яростно жестикулируя.

Я предпочел идти своей дорогой.

«Революция» начала меня тревожить не на шутку. На стенде, на перекрестке аллей, где раньше висели официозные красные дацзыбао парткома, теперь появился огромный лист белой бумаги с необычно крупными иероглифами. И вот что я прочитал на нем: «Долой черное царство! С 1949 по 1966 год они помыкали нами, пили нашу кровь, предавали великого вождя председателя Мао, не слушая его слов! Они самозванно объявляли себя коммунистами, пошли по капиталистическому пути, против идей Мао Цзэ-дуна!.. Долой черное царство! Да здравствует великая пролетарская культурная революция! Защитим председателя Мао!»

Стена физической лаборатории в боковой аллее была занята, так сказать, тематической дацзыбао: «Преступления черной банды». Вместе с целой толпой студентов я принялся изучать ее. Мое присутствие вызвало у них перешептывания, но, видимо, они пришли к общему мнению: пусть иностранец читает, пусть правильно поймет «культурную революцию». Стена была заполнена жалобами и прошениями обиженных местными властями, говорилось о злоупотреблениях, о пороках.

Тут же висел длинный список мебели и прочего имущества в коттедже парторга Чэна; подумать только, у него кроме супружеской двуспальной кровати была еще кушетка и софа для гостей! Студенты читали и возмущались. Сами они жили в узких комнатушках вчетвером и спали на двухэтажных деревянных нарах.