— Пальцы?! — задохнулась девочка, в ужасе рассматривая добычу — длинные и короткие корешки, покрытые морщинистой светлой кожицей, они и впрямь были похожи на...

— М-м-м, свежий, сочный. Молодец, мелочь, и от тебя какая-никакая польза есть!

Серебрянка посерела.

Выпь сжалился:

— Не волнуйся. Просто название такое.

— То есть, это не пальцы?

— Нет, глупая.

Серебрянка показала язык Юга, засунула в рот очищенный корешок. Пастух невозмутимо продолжил:

— Это просто органы размножения.

Девочка поперхнулась. Закашлялась, осердилась не на шутку — парни радостно, дружно лыбились:

— Я вас обоих на ноль размножу! — сказала, и с места кинулась на облюдка.

— Выпь, она дерется! Что такое, мелочь, он правду сказал, чтобы тебя порадовать!

Когда возмущение улеглось, шумно пыхтящая Серебрянка, прожигая взглядом Юга, спросила у пастуха:

— Так мы выберемся на тракт?

— Ага. На прозаре отправимся. Так что доедай и ложись.

— Выпь, а я там целую толпу видела! — вспомнила Серебрянка, укладываясь. — На не-людей не похожи, может, тоже в Городец идут?

— Каковы из себя? — насторожился Выпь.

Серебрянка задумалась, виновато призналась:

— Толком не глядела. Высокие, темные, ноги-руки длинные... Я издалека смотрела, думала, ближе подойдут — разгляжу. А они с места не сходили, все будто плясали.

— Это танцорки, — узнал Выпь.

— Танцорки? — удивился Юга, на миг перестав плести растрепанную в потасовке косу. — Как далеко забрались. То есть, как близко подобрались, они же обычно к Городцам не подходят.

— Нечего бояться.

— Они ведь не едят людей? — упавшим голосом понадеялась Серебрянка.

Еще одного кровавого бурана она не пережила бы.

— Нет. К ним не суйся, и довольно будет.

Серебрянка успокоилась (велела себе успокоиться), замоталась в плащ и устроилась спать. Выпь развел костер. Глядя на его жилистую спину, девочка постепенно расслабилась и — уснула.

4.

Полог высветлел до бледно-синего, ветер царапался в каменной траве, подвывал в стеклянной поросли.

Мимо прошли два трехногих спиценога.

Серебрянка проводила их взглядом, восторженно приоткрыв маленький розовый рот. Долго смотрела, затем спохватилась, торопливо выкатила прутом из огня завтрак. Пропитанием в пути ведал пастух, чутьем и накопленными знаниями отыскивая и воду, и пищу.

На сей раз еда с точки зрения Серебрянки выглядела как камешки. В огне, который Выпь сперва подманил в домик из прутков, камешки чернели. У них оказалась хрустящая корочка и мясная начинка, девочка старалась не думать что это такое. Не думать и не спрашивать.

К тому же спутники ее выглядели так, будто не спали вовсе: помятые, потрепанные. Серебрянка взялась было распытывать, но Выпь молчал, а Юга отвечал так, что охота спрашивать мигом пропала.

Наскоро поели, не мешкая, двинулись к тракту.

— Если не залезу в хоть один Провал, помру, — пообещал-пригрозил Юга, почесывая, — меня уже насекомые не едят, вонливо им. Брезгуют.

Выпь усмехнулся:

— Скалишься, пастух? — немедленно ощетинился подменыш. — Сам-то, небось, привык по три пальца кряду не мыться, пока со своими овдо пасся-миловался...

— Отчего. Дождь был. Провалы встречались, ага. Но каждое око в воде плескаться недосуг было.

— Ах, ты! Пастух... Серебрянка, ты чего там еле плетешься? Устала? Отдыхали вроде только.

— Я ничего, я так...— девочка догнала их, смущенно ухватилась за ладонь Выпь.

Тот ободряюще улыбнулся.

— Вот выйдем к людям — отоспимся, отмоемся, платье тебе новое справим, красивое!

— Зачем? — удивилась Серебрянка, натягивая подол и разглядывая его. — Мне это вот нравится.

— Странная ты девочка, другие в твоем возрасте только о платьях и думают.

— Странный ты мальчик, в своем возрасте о платьях только и думаешь, — неожиданно для себя отозвался Выпь.

Юга попытался отвесить ему подзатыльник, парень с глухим смешком увернулся.

— Я не мальчик, я облюдок, — мстительно уточнил Юга.

Серебрянка заинтересованно глянула снизу вверх. Вопрос этот давно ее мучил, а спросить не решалась:

— А что это значит? Ты не человек? Кто такие облюдки вообще?

Выпь поморщился, однако Юга, как ни странно, решил ответить:

— Ну... чужинские детеныши, которых те в зыбках на младенцев меняют.

— Зачем?

— Да кто их разберет.

— Почем знаешь, что ты точно облюдок?

— Мамка сказала. — Помолчал и неожиданно разговорился. — Свой ребеночек у нее тихим родился, беленьким, светлоглазым. Приго-о-ожим, на радость... Не уследила веком, глядь спрозар — а в люльке уже что-то чернявое да темноокое, собой мерзкое, копошится. Я, то бишь. Как увидела, сразу прибить хотела, да отец не позволил, удержал. Сам, правда, вскорости и ушел, мамку оставил. Я-то крикливый был, кривенький, болел много, натерпелась она со мной. Думала-надеялась — помру не к году, так шестилеткой, а я, напротив, в рост пошел, выправился.

— То есть она тебя как чужого растила?

Выпь помалкивал, слушал внимательно.

Юга пригладил бусы, вздохнул.

— Уж как смогла, и на том спасибо. Могла вообще извести или продать, сколько таких было.

Серебрянка горько сморщилась, попыталась утешить:

— Но ты все равно красивый получился. Красивее Выпь даже.

— А-ха, съел-выкусил?

— Вот уж уел прямо-таки, — фыркнул Выпь.

Девочка покраснела, постаралась выкрутиться:

— Зато Выпь сильнее. И выше. И умнее.

— А-ха, вот теперь ты получил!

На тракт вышли без приключений, что несказанно обрадовало Серебрянку. Ей казалось что в Городце можно будет забыть об ужасах особых.

Скоро их дружелюбно окликнули. Седой тахи, такой же седой мужичок, пустая, сработанная из грубой травы тележка — путники охотно приняли приглашение «подвезтись» и уселись.

Развлекать доброго человека беседой вызвался Юга. Пристроился на облучок, улыбнулся.

— Так вы, стало быть, в Черный Городец путь держите?

— Ага. Вон, сестренка никогда Городцов не видела, решили побаловать.

— Дело хорошее, — одобрил старик, — невеста она уж у вас.

— Так дети быстро растут.

— И-и-и не говори, парень, у меня-то вот у самого...

И пошло, и поехало.

Умению зачинать и поддерживать беседу Юга обучался в том же Гостином Доме, в боевых условиях непрерывной практики. Слушать при необходимости и корысти ради он умел безупречно, за это высоко ценился и сильно любился завсегдатаями.

— А Городец большой? — пытала Серебрянка молчаливого Выпь.

Пастух вести беседы был не обучен, поэтому отстреливался коротко.

— Да.

— Ну, насколько большой?

— Как с десяток станов, — прикинул Выпь.

— О-о-о. Действительно, большой.

— Ага.

— Ты что, разговаривать со мной не хочешь? — надулась девочка.

— Да. Помолчи, будь добра.

— Ну и пожалуйста, — Серебрянка показательно отвернулась.

Выпь, нисколько не огорчившись и не устыдившись, откинулся на спину, стянул на лицо капюшон и задремал.

Серебрянка злилась на равнодушие спутника недолго. Вокруг были люди! Настоящие, живые, а еще тахи, повозки большие и маленькие! Девочка восхищенно крутила головой, стараясь увидеть и запомнить сразу все.

Тракт был действительно очень широк, в восемь рабочих полос. Четыре вели к Городцу, остальные — прочь. Полотно, сработанное из непонятного девочке материала, казалось идеально гладким и ровным, блестящим настолько, что можно было разглядеть собственное отражение — конечно, если бы им вздумалось остановиться. Очень скоро Серебрянка поняла, как им повезло с добрым владельцем седого тахи: повозка двигалась намного быстрее, чем бредущие по самому краю дороги пешие.

Некоторые путники останавливались у темных и плоских каменных пластин, врытых вертикально, и что-то на них разглядывали. Иногда тыкали в пластины пальцами, бранились или радовались. По обочинам часто лепились Дома, небольшие и необыкновенно яркоокрашенные, с призывно раскрытыми окнами и дверьми. Дух оттуда шел удивительно завлекающий.