— Огня нет, — сказал вместо приветствия.

И выглядел при этом так, словно его только-только скинули с пыточного стола — как отработанный материал.

— Ай, где тебя так угораздило?!

— На Джувию налетел, — нехотя отозвался Выпь, пытаясь уклониться от Юга.

Тот цепко ухватил за подбородок, раздувая ноздри, изучил дождевые порезы. Сказал с чувством, скалясь:

— Вот падаль!

— Брось. Заживет.

— Ага, а вот ей не жить, коли встречу!

— Ты полегче. Она пока рядом бродит.

— Да пусть хоть над головой сидит, еще я от Джувии не бегал!

— Я — бегал, — весомо нахмурился Выпь, отводя его руку. — И поверь, мне просто повезло вернуться.

Юга недовольно фыркнул. Безнадежно помотал растрепанной головой, обдав пастуха веером брызг.

— Лут с тобой. Жмись плотнее, будем греться по старинке. Я горячий, меня за глаза на двоих хватит.

«Старинка», как выяснил Выпь, была совсем простой — его куртку разделили на двоих и грелись, пережидая тягучий стеклянный дождь, честно и тесно прижимаясь друг к другу.

12.

— Знаешь, как зовется этот цвет?

— Нет.

— Фиолетовым.

Стена стояла перед ними, обещая завершение долгого пути и предвещая начало следующей дороги. Великая стена Ромуро, великая тварь, самая большая особая Сиаль, граница-града между обиталищем людей и ничьей, лишенной защиты Полога, территорией.

Никто не селился там, на белой земле Плата. Никто оттуда не приходил и не возвращался. Никто не знал, как глубоко сама Стена уходит в землю. Людям хватало спинного гребня, высотой превышающего граду любого Городца.

Основу его слагали тела всех живших некогда на спине Хома Сиаль — заеденных нуждой; сдохших от голода и болезней; погибших в бою; умерших в постели и с почетом захороненных в стеклянных ларцах; преступников, заживо отданных на медленную казнь — поглощение каменными губками.

Все, рано или поздно, какую бы жизнь ни вели, и какая бы смерть их ни выбрала, оказывались здесь, кукленками, навсегда застывшими в густо-фиолетовом, на ярком Пологе едва просвечивающем, гребне.

Все, кроме облюдков. Их особая не принимала.

Никогда.

Парни закинули головы, стараясь не касаться тени особой.

— Думал, что когда-нибудь здесь окажешься?

— Нет.

— И я тоже.

Стена тянулась на многие, многие длины пути, окаймляя жилую землю, ныряя и вновь вытягиваясь по поверхности. Иные храбрецы-безумцы-бездумцы насмеливались выпиливать, выкалывать из гребня маленькие яркие кусочки фиолета. Стоило это действо больших усилий, большого страха и великих дарцов. У султаны, помнится, был целый ворот, расшитый этим цветом.

Когда-нибудь, подумалось пастуху, стена заберет себе такую силу и мощь, что допрет до Полога. И что после случится, ему уже не узнать-не дождаться.

Юга хлопнул его по плечу и вплотную приблизился к Ромуро. Ключ Гаер ему доверил, пока за косу тягал. Строптивый ты, но сообразительный, сказал тогда.

Ключ — одно название. В стеклянной плоской коробочке рыжий маркировщик вручил ему устройство, тварьку крылатую из Провала. Юга часто там плескался, но таких не видывал. Будто совсем прозрачная, только кайма крыльев огнем горела, а сами косточки и цвета не имели.

Гаер наставлял: до стены не открывать.

Как к Ромуро подойдете, так сажай ее на стену. К душке с той стороны, с обратной, друг прилетит, он стенку и прошибет.

— Ну, поглядим, насколько тут все у вас серьезно, — пробормотал Юга, вытряхивая душку.

Та словно прилипла к Ромуро, сонно водила усами.

Кайма крыл перестала вдруг огнеть, замерцала прерывисто.

Юга, не сводя взгляда с устройства, попятился, ухватил за рукав Выпь.

— Давай, не тупи. Еще обломком заденет.

Выпь недоверчиво поглядел на маленькую, в половину ладони, душку, но смолчал. Молчал и Юга, поглядывал на стену. Долго ничего не происходило, надоело ему ждать. Только выпрямился, высунулся, как участок стены надулся фиолетовым пузырем и лопнул.

— Видно, и впрямь — очень надо было, — сказал на это Юга, поднимаясь и вытряхивая из волос блестящее крошево.

***

Если на Сиаль они вымокли и вымерзли до костей, то на земле Плата испеклись с потрохами.

Такой горячки не запомнили бы и старожилы старого мира, не то что новички мира нового, Третий да Второй. Полога не было. Было сплошняком вылинявшее в бель синее, да крупно-желтое нечто. Оно-то и повинно казалось в жаре, на него даже смотреть было невмочь, в слезу резало глаза.

Прозар да веко — слиплись в одно, перемены парни не чуяли. Выпь предполагал, что миновало два полновесных ока, с того момента, как они заступили на свежую территорию. Заступили, потому что тахи остались с другой стороны Ромуро. Сюда им ходу не было. В пролаз — узкий, тесный — только они вдвоем и протиснулись.

Дороги — осмысленной — не существовало вовсе. Не было и ориентиров, зато под ногами развертывалась немыслимая красота, белое с серебром, собранное из мельчайших крупиц. И вроде не песок, слишком тонкий, да цветом чудной. Ноги в этом диве изрядно вязли, а голой рукой тронуть больно было, жглось.

— У меня эта штука сыпучая колючая везде, везде! — злился Юга, остро страдающий без привычного избытка воды Провалов.

Выпь к суши был более привычен, но поддерживал спутника сочувствующим молчанием. Того это только пуще из себя выводило:

— Ай, ты хотя бы звук какой в ответ издавай, я же с тобой говорю, ну?!

— Ага.

— Что «ага»?!

— Издал звук.

— Ну, спасибо, уважил так уважил!

— Пожалуйста. Обращайся.

Юга рычал опасно низко, нехорошо щурил глаза, на запавшем лице резче обозначались скулы. Цепь, однако же, не спускал. Плотно укутывал волосы, воли им не давал.

Спали в очередь. Стереглись. Место было совершенно новым, не названным, кто здесь водился и чем питался, они не знали.

Сам Выпь голодом не маялся, приучил себя долго без еды обходиться. Хом Сиаль, стеклянно-каменный их мир, был расточительно беден на съедобное. Люди с детства привыкали к брикетам-концентратам, кои умельцы ладили из смешанных, часто сорных, ингредиентов. Выпь как-то подрабатывал в одной из лавочек, и сам убедился, что в ход шло все, включая заморские приправы.

— Есть хочешь? — спросил друга.

Тот мотнул головой. Не знали, сколько им предстояло идти через Плата, запасы следовало беречь.

Юга тряхнул перед носом спутника мелкой склянкой с белыми плотными горошинами.

— Мой завтрак, обед и ужин.

Выпь нахмурился. Подобное охотно глотали работники Веселых Домов, разбойные люди и простые богатые бездельники. Растирали на тыле ладони, вдыхали или слизывали. Горошек шел готовым, из-за Сухого Моря, стоил много дешевле обычных концентратов. Отлично гнал усталость и голод, поднимал настроение, но Выпь видел, что делалось с людьми после долгого, обильного употребления.

То, что от них оставалось.

Юга знал меру.

Вроде бы.

С ним никогда нельзя было быть уверенным.

Но лучше это, чем тот же каменный порох...

— Эй, да хватит уже киснуть! Вон, мерцает что-то впереди, не иначе вода?

Выпь напряг зоркие глаза.

— Или морочится...

— Проверить все одно стоит, — Юга ускорил шаг, балансируя руками, сбежал с холма.

Серебристое с шорохом струилось под подошвами. На мгновение Выпь помстилось, что складывается рисунок какой, моргнул — переменилось. Расстояние обманывало. Юга, только что бывший в десятке шагов, вдруг рывком отдалился.

— Юга! — крикнул Выпь. Кольца на шее остерегли холодом. — Юга! Стой, обожди меня!

Тот на ходу обернулся, вскинул руку, укрывая глаза от разжаренного света. Остановиться не подумал, блеснул зубами в ответ:

— Нагоняй!

Выпь шепотом выругался, почти сбежал с горки, оскальзываясь и увязая.

Юга стоял у гладкой кромки воды, жадно вдыхал свежий запах, но пить, тем паче — лезть в нее — не спешил. Оглянулся на спутника: