«Гносеологические стремления политического философа направлены не столько на осмысление и артикулирование общефилософских вопросов, сколько на построение определенной философской модели, позволяющей теоретически осмыслить проблемы политической действительности, которые ставятся перед современным обществом»[438], – полагает О.Б. Игнаткин. По его мнению, все политико-философские проблемы Дворкин рассматривал с точки зрения личности, вовлеченной в процесс самосозидания, а не с точки зрения общих структур. Однако в то же время ученый считал, что личность недостаточно понимать как некий «чистый»

субъект, лишенный всех определяющих его качеств, данный «до» и «отдельно» от каких бы то ни было ценностей, целей, социальных связей и отношений. Во многом Дворкин рассматривал человека в социокультурном контексте, понимая, что личность при этом не может быть полностью обусловленной социальными связями, ролями, той социальной общностью, к которой она принадлежит[439].

Обосновывая свою концепцию толкования в «Империи права» («Law's Empire»), Дворкин говорит о необходимости подхода к интерпретативной работе изнутри, с точки зрения толкователей. «К сожалению, даже предварительный расклад будет противоречивым, потому что если общность использует интерпретативные концепции вообще, то сама концепция интерпретации будет одной из них: теория интерпретации есть интерпретация практики использования интерпретативных концепций более высокого порядка (то есть любой адекватный подход к интерпретации должен содержать истину о самом себе)»[440]. Для подготовки возражений своим оппонентам и ограждения концепции от фундаментальной критики, Р. Дворкин использует теоретический прием, согласно которому он предлагает рассматривать толкование социальных практик и структур как часть человеческого этикета. Этикет является необходимой нормативной системой человеческого общества, частично его нормы отражены в письменных источниках, большая часть этикета формируется без позитивного нормирования. От более свободной нормативной системы, к которой относится этикет, Дворкин переходит к интерпретации закона, утверждая, что если интерпретативным понятием является закон, то любая стоящая юриспруденция должна быть построена на каком-то видении того, что есть интерпретация. А интерпретация социальной практики – это только одна из форм проявления интерпретации[441].

Р. Дворкин выводит из конструктивной интерпретации инструмент, пригодный для изучения права как социальной практики, разделяет процесс интерпретации на три стадии, устанавливая между ними аналитическое различие, отмечая, какие степени консенсуса внутри общности необходимы для каждой стадии интерпретативного подхода. «Во-первых, должна существовать «прединтерпретативная» стадия, в которой определяются правила и стандарты, используемые для практики. (Соответствующая стадия в литературной интерпретации – это стадия, на которой различаются романы, пьесы и т. д., здесь различия определяются текстуально, – это тот этап, на котором «Моби Дик» идентифицируется и отличается от прочих романов). Я заключаю «прединтерпретативный» в кавычки, потому что некоторая степень интерпретации необходима даже на этой стадии. Социальные правила не несут опознавательных ярлыков. Но необходима очень большая степень консенсуса – возможно, интерпретирующую общность полезно определить как требующую консенсуса на этой стадии, – чтобы интерпретативный подход был плодотворным, и поэтому в нашем анализе мы можем абстрагироваться от этой стадии, предположив, что классификации, которые он приводит, рассматриваются как повседневные мысли и доводы. Во-вторых, должна существовать интерпретативная стадия, в которой интерпретатор выводит некое общее суждение об основных элементах практики, определенной на «прединтерпретативной» стадии. Это включает аргументацию того, почему практика в той общей форме стоит того, чтобы ее рассматривать, если она этого стоит. Суждение не должно соответствовать каждому аспекту или черте постоянной практики, но должно быть достаточным для того, чтобы интерпретатор смог увидеть, что интерпретирует уже существующую практику, а не изобретает новую. И наконец (в-третьих), должна существовать постинтерпретативная или преобразующая стадия, на которой он применяет свое усмотрения «действительных» требований практики так, чтобы оно как можно лучше подходило суждению, принятому на интерпретативной стадии»[442].

Российская правовая наука всегда уделяла значительное внимание толкованию закона, труды большинства теоретиков права содержат исследования методов, способов, приемов толкования. Несмотря на многие особенности, развитие российской доктрины толкования закона происходило в парадигме общеевропейского пути: теософия – естественное право – позитивизм. Правовые представления в средние века формировались на основе религиозных вероучений, которые в дальнейшем, развиваясь и трансформируясь, к началу XVIII в. приобрели качества естественно – правовых концепций. Прагматизм правовой философии XIX в. способствовал формированию позитивистских подходов, в конце XIX – начале XX в. работами теоретиков права, функционерами государственного аппарата, юристами-практиками была сформирована российская доктрина толкования закона.

Наступивший с 1917 г. советский период развития права предоставил исследователям большие возможности для обоснования монистических взглядов на способы и методы толкования. В последующие десятилетия российские теоретики и практики, решительно отвергая «буржуазные» подходы к толкованию, сформулировали разветвленные юридические конструкции, включающие классификации способов, методов и приемов толкования. Распад

Союза Советских Социалистических Республик, перераспределение сфер влияния государств на мировые рынки, стремительная трансформация советского социалистического государства в олигархическое капиталистическое государство, – привели к переработке законодательства и корректировке доктрины толкования.

Выработанная для целей настоящего исследования периодизация этапов формирования российской доктрины толкования включает пять периодов:

От образования российской государственности, возникновения закона как источника права до реформаторских актов Петра I (начало X в. – начало XVIII в.).

Зарождение концепции (1700–1825 гг.).

Эволюция концепции (1825–1917 гг.).

Советский период (1917–1991 гг.).

Постсоветский период (1992 г. – по настоящее время).

Древнерусская государственность формируется в VI–IX вв.[443], уже в X–XI вв. правоотношения в государственных образованиях регламентируются не только обычными и религиозными нормами, но и международными договорами, и законодательными актами. Сохранившиеся тексты договоров с Византией (911, 944, 971 гг.), более ста списков Русской Правды (древнейшая редакция не позднее 1054 г.) свидетельствуют о сформировавшейся юридической технике. Источниками древнерусского права этого периода являются обычное право, религиозные нормы, судебная практика и нормативные акты. Право рассматривается как мера человеческой и общинной свободы, а закон – как воля конкретного князя, обладающего полномочиями на императивное нормирование, но учитывающего общественные представления о справедливости – «правде». Судебная практика осуществляется от имени суверена, судебная и законодательная власть не разделены, законодатель по собственному усмотрению изменяет норму и обеспечивает ее исполнение: «Но после Ярослава собрались сыновья его: Изяслав,

Святослав и Всеволод, с боярами своими Коснячком, Перенегом и Никифором и отменили кровную месть за убийство, установив выкуп деньгами; во всем же прочем как судил Ярослав, так решили судить и сыновья его»[444].