Максимин с легкостью подавил попытки противника скинуть его с себя. Победа досталась ему гораздо проще, чем он себе представлял.

«Щенок, куда тебе со мной тягаться?!» – подумал тесть, ликуя под жалобные стоны жертвы.

Он нанес третий удар. Убедившись, что кинжал вошел как можно глубже, Максимин провернул его и резко вытащил. Жертва затихла, ее тело обмякло. Фауста, до этого момента наблюдавшая за отцом как завороженная, закрыла лицо руками и зарыдала. Максимин торжествующе оскалился. Послышался топот множества ног и бряцанье металла. В опочивальню ворвались стражники с факелами в руках.

– Константин мертв! – крикнул им Максимин, не в силах совладать с радостным возбуждением. – Теперь я ваш император!

Стража расступилась, вперед вышел высокий широкоплечий мужчина, весь облик которого дышал силой и здоровьем. Его силуэт и походка показались Геркулию до боли знакомыми. Но кто это? Максимин никак не мог сообразить. И вот в свете факелов он разглядел белые, как лен, волосы, высокий лоб, длинные мускулистые руки, правильные, энергичные черты лица, решительный подбородок, тяжелые брови и глаза… эти большие светло-голубые глаза с едва заметным ледяным блеском. Такие глаза были только у одного человека!

Максимин выронил кинжал и попятился. Перед ним стоял цезарь Галлии и Британии, сын Констанция Хлора – император Флавий Валерий Константин. Вид у него был спокойный и мрачный. Максимин мог бы схватить окровавленный кинжал и броситься на Константина, стражники не успели бы помешать, но он, не находя в себе сил, застыл как вкопанный.

– Уберите труп преступника, – сказал Константин, взглянув на императорское ложе, с которого стекали темные струйки крови. – Казнь свершилась.

Двое солдат завернули лежавший на кровати труп в покрывало и вынесли его из опочивальни. Тут Максимин понял, как легко был обманут, словно глупый мальчишка.

– Изменщица! – прохрипел он, уставившись на Фаусту. – Как ты смела? Предать отца, главу рода!

Сжав кулаки, Максимин шагнул в сторону дочери, но Константин дал знак стражникам, и те схватили его.

– Валерий Геркулий Максимин, я обвиняю тебя в покушении на жизнь императора, – объявил Константин. – Заприте его в темнице!

Максимин не предпринял даже слабой попытки сопротивления, осунулся и понурил голову. Державшие его под руки стражники со стороны казались не конвойными, ведущими в камеру преступника, а заботливыми охранниками, помогавшими пожилому человеку.

Константин с супругой остались в комнате одни. Она тихо плакала, опустившись на пол. Он взял ее ладони в свои и бережно притянул Фаусту к себе. Не находя слов утешения, Константин молча обнимал ее и гладил по волосам.

– Что теперь с ним будет? – слабым голосом спросила она.

– Префект претория займется его делом. Я буду свидетелем, окровавленный кинжал и труп преступника – доказательствами. – Пояснять, какое наказание ждет виновного в покушении на императора, не было необходимости. – Я не могу его снова простить. Он был готов убить меня, ты сама видела. Если бы он не попросил у тебя помощи, а поджидал меня где-нибудь, возможно, ему улыбнулась бы удача.

– Прошу… Пожалуйста, – с трудом пробормотала Фауста.

– Успокойся, – прошептал Константин. – Я исполню любую твою просьбу. Я в долгу перед тобой.

Он думал, что супруга будет умолять его сохранить отцу жизнь. Но она, к его немалому удивлению, попросила об ином.

– Не надо суда, такого позора отец не вынесет. Позволь ему покончить с собой. Только не унижай… Пожалуйста…

Сказав это, Фауста залилась слезами.

– Хорошо, будет так, как ты просишь, – пообещал Константин.

За дверьми опочивальни их ожидали Карпилия и Олимпия, личные рабыни Фаусты. Константин передал супругу в их заботливые руки.

– Подготовьте для императрицы покои на верхнем этаже. Проследите, чтобы ей было хорошо, и не отходите ни на мгновение.

– Будет исполнено, о Божественный, – поклонились служанки.

Ночь выдалась бессонной и утомительной. Константин спустился в свой кабинет на нижнем этаже. Он работал там до утра, разбирая донесения военачальников и магистратов. Как только занялась заря, он велел принести крепкую веревку. Связав петлю, император вышел из дворца и в сопровождении стражников направился в городскую темницу Трира.

Холодный каменный пол в камере Максимина застелили коврами, вместо грубой подстилки поставили кровать с мягкой периной и подушками, набитыми гусиным пухом. Завтрак принесли из дворцовой кухни. А вот со зловонной сыростью, мучившей старые кости Максимина, ничего сделать не смогли, да и лампадки, которые должны были разгонять мрак, давали больше копоти, чем света.

Константин оставил стражу снаружи. Прежде чем войти к Максимину, он распорядился, чтобы заключенных из соседних камер перегнали в другое крыло. По лицу тестя не пробежало даже тени удивления, когда Константин, подойдя к его камере, отпер дверь и вошел внутрь. Максимин смотрел в пол.

– Я никого не казню без суда, высокородный Максимин. Даже если знаю, что у преступника есть шанс избежать заслуженного наказания. Однако твоя дочь умоляла меня не устраивать процесса. – Услышав о Фаусте, Максимин слегка вздрогнул, но не проронил ни слова. – Я не могу отказать ей, но и поступаться принципами не собираюсь. Поэтому позволю тебе самому решить свою судьбу.

Максимин, не поднимая головы, демонстративно сплюнул.

– Суд и казнь будут публичными, – продолжил Константин. – Посмотреть на них соберутся жители не только Трира, но и окрестностей. – Он бросил к ногам Максимина веревку; это наконец заставило того встрепенуться. – Твоя голова, высокородный Максимин, слетит с плахи под улюлюканье толпы. Хотя ты можешь… и не дожидаться суда. Решай.

Тесть взял веревку и посмотрел на Константина взглядом, полным ненависти.

«Я защитил Максимина от кровожадного сыночка, дал ему приют, женился на его дочери, а он ненавидит меня за то, что не сумел отнять у меня власть, – подумал Константин. – Это не человек, а зверь, и я вошел к нему в клетку. Нужно было кинуть веревку через решетку. Как только я повернусь спиной, чтобы уйти, он набросит мне петлю на шею и попытается задушить…»

Максимин крепко сжал в руках веревку. Константин его вовсе не боялся и находился в уверенности, что сумеет одолеть тестя, если тот нападет. Но у него не было никакого желания вступать в схватку со стариком. Их взгляды встретились. В глазах Максимина читался вызов, Константин же смотрел на него оценивающе. Он заметил, как злобные искорки, плясавшие в зрачках тестя, постепенно гаснут. Старик первым отвел взгляд. Константин продолжал пристально смотреть на него. Максимин занервничал; не в силах более усидеть на месте, он встал и прошелся по камере. Константин медленно повернулся к нему спиной и, скрестив руки на груди, стоял так некоторое время. Однако Максимин не решился сделать даже шага в его сторону.

«Он мне больше не угроза, – подумал Константин, закрывая за собой дверь камеры. – Если старик не покончит с собой до суда, я помилую его. Пусть сидит в камере до конца своих дней».

Вечером Константину доложили, что его тесть, Валерий Геркулий Максимин, повесился. Смотритель темницы умолял простить его за то, что недоглядел за столь важным заключенным. Константин проявил милость, не став наказывать ни смотрителя, ни стражников.

Через месяц после смерти Геркулия Максимина Константин созвал своих военачальников. Сначала он побеседовал с каждым по отдельности, затем провел общий совет. Они собрались в глубине сада императорского дворца внутри небольшого портика, среди зелени, журчащих фонтанов и статуй.

Военный совет начали на рассвете. Император считал, что первые лучи восходящего солнца пробуждают мудрые мысли, которые вновь засыпают после полудня. В портике оказалось тесновато, особенно после того, как Константин велел поставить в центре овальный стол красного дерева, с ножками в виде когтистых львиных лап. На нем были разложены карты Галлии и Италии. Император и часть военачальников стояли вокруг стола, остальные чуть поодаль, опираясь спинами о мраморные колонны портика.