Им доводилось и прежде делить одну кровать, если она не была слишком тесна. Для каждого неизменно был свой край, и в этом неудобстве оба не видели ничего предосудительного. Жизнь в дороге диктовала свои правила, с которыми оставалось лишь примириться.
И все было хорошо до тех пор, пока однажды Морган не проснулся на рассвете, явственно ощущая аромат руалийской лаванды. Он медленно осознавал, что спал, уткнувшись лицом в волосы Мириам, а его рука лежала на ее плече. Он обнимал ее.
Не дыша, он приподнялся и увидел, как девушка мирно спит, удивился ее неприкрытой беззащитности. Не удержавшись, он аккуратно поправил локон, сбившийся на ее лицо. Он смотрел на нее и не мог отвести взгляд. Смотрел до тех пор, пока явственно не ощутил, как сильно хочет разбудить ее поцелуем. Ночная рубашка сбилась, и оголила веснушчатое плечо Мириам. Морган поддался чувству стыда – так сильно тем утром его взволновала девушка, чью манящую и опасную красоту ему прежде удавалось прятать за общим ремеслом.
Он заставил себя вспомнить другую. Ту, чьи локоны были темнее безлунной ночи.
И только это заставило его оторваться, спрыгнуть с кровати и начать поспешно натягивать одежду. Морган был неловок, а тело пылало огнем из-за охватившего его желания. Он не смог припомнить, когда прежде ему доводилось быть настолько же неуклюжим. Надевая рубаху, он зацепил рукавом медную вазу, где красовались красные цветы из сада, принесенные в комнату Мириам. Та со звоном ударилось о каменный пол.
– Морган? – удивленный сонный голос девушки загнал его в угол. – Что ты?..
– Я в гавань, – с раздражением бросил он.
Он злился сам на себя. Еще один взгляд на Мириам – и он пропал. Поэтому Морган прятал глаза, быстро собирая упавшие цветы.
– Ох, ведь еще толком не рассвело. Дай мне одеться, и мы…
– Я поеду один, – оборвал он ее. – Ты не выспалась.
Бам! Медная ваза излишне громко водрузилась на свое место.
– Я прекрасно…
– Я сказал, ты не выспалась, – объявил Морган и, немедля, выскочил из комнаты, хлопнув дверью.
Выбежав из дома, он уставился на розоватую линию горизонта, услышал щебет птиц, выдохнул, и оперся рукой на стену. Ему перестало хватать воздуха, а перед глазами, словно туман, маячил образ Гауданы, ее зовущая улыбка. Горло саднило, будто сдавленное цепью.
Он бы не смог оставить Мириам, позволив себе снова увидеть ее такой растерянной, не до конца оставившей мир грез. Его тянуло назад к ней, как в глубокий омут.
Желая прийти в себя, он умылся из кадки с пресной водой, оставленной у порога. Ему показалось этого мало, и он до последней капли вылил ту на голову, сдерживая крик – вода в ней за всю холодную ночь едва не покрылась коркой льда.
Только потом он заметил, что Косимо безмолвно наблюдал за ним все это время, и ему огромных трудов стоило сдержать свои колкости и смех.
– Заткнись, Коста, – выдохнул Морган на опережение, и отправился в конюшню.
Он гнал во весь опор до гавани и многим дальше, и вернулся назад только ближе к ночи. Ее он провел, впервые расстелив себе место на полу.
В последующие дни он все также боролся с собой, но ловил себя на том, что глядит на Мириам с глуповатой улыбкой, и ее не всегда удавалось поспешно спрятать от пытливого взгляда девушки. А она только все сильнее пленяла его легкостью, юностью и тем, что всегда была рядом – стоит только протянуть руку, и весь мир полетит во Тьму. И не Мириам отправит его туда, а та, что осталась далеко на Севере. Ее образ, ее голос неотступно изводили его, сдавливая невидимой цепью.
Но однажды, хмельной и беспечный, он поцеловал Мириам, пока не успел опомниться и передумать. Он видел, как она, смеясь, выходила из моря, бесстыдно подсмотрел ее точеные очертания в свете луны. И, если бы не проклятая цепь, он не остановился бы на одном лишь поцелуе, ведь она отвечала, неприкрыто соблазняла и звала его. Стоит только протянуть руку, и он сгорит.
А поутру они дождались корабля. Собрав вещи в дорожные мешки, пятеро нечаянных соседей оставили старый дом. Мириам улыбалась ему, храня их случайную тайну. Она ждала, что Север все изменит, но чем ближе были берега Дагмера, тем острее другая женщина впивалась в его разум.
Покои Моргана. Королевский дворец, Дагмер
Морган сбросил дорожный мешок и плащ у порога. Он спешил в свои покои, едва оказавшись в замке, но Совет задержал его до позднего вечера. Еще не отперев дверь, Морган уже знал, кто его ждет. Гаудана сидела на кровати в темноте, не решаясь зажигать свечи или огонь в камине. Он был не в силах отругать ее за беспечность. Не явись она сама, он бы отправился на место их встречи в лесу, надеясь, что она услышала о корабле, прибывшем днем из Корсии.
Он подошел к очагу и принялся разжигать огонь.
– Ты как чужой мне, – взволнованно прошептала лесная ведьма, наблюдая за ним. – Скажи, что все еще любишь меня.
– Я люблю тебя, беда моя, – ответил Морган, глядя как в камине зарождается пламя. – Сам не знаю отчего.
Он взглянул на любимую женщину. По спине пробежала дрожь. Это чувство было разрушительно и мучительно, лишало его воздуха, дурманило разум. Прикасаясь к ней, он не чувствовал счастья, но не мог не желать этого. Не мог не вожделеть ее.
Словно лишенный всякой воли, он устало подошел к кровати, уложил гудящую голову на ее колени. Песнь ее темной крови захватила его. Ее потемневшие от магии пальцы коснулись его волос.
– Я больше ни за что не вернусь в лагерь. Гален сошел с ума. Ты должен меня спасти. Тот Морган Бранд, которого я полюбила, сделал бы это.
Рука Моргана легла ниже острого колена женщины, настойчиво заскользила вверх.
– Человеческая жизнь для него теперь просто пыль. Послушай! Ты еще пожалеешь, что не убил его младенцем!
Гаудана вывернулась, юркнула выше на кровать.
– В нем сама Великая Тьма. И он доберется до меня, если ты не поможешь мне. И ты… Ты умрешь следом за мной!
Морган снова приблизился к ней, а она схватила его за горло, заставляя глядеть прямо в свои бездонные холодные глаза.
– Заклятие не пало! Но скажи, что тебе это было не по нраву.
– Ты лжешь. Не было никакого заклятия. Я – Смотритель Дагмера. И я люблю тебя, моя глупая ведьма.
– Ты никогда не был неуязвим, Волчья шкура, – прошипела Гаудана.
В следующий миг Морган опрокинул ее на кровать, накрывая своим телом, и поцеловал. Она все также пахла лесом и отчего-то – миндалем. Она, как и всегда, пьянила его, лишая всякой свободы. Больше он не желал слушать ее, даже когда она впервые грубо оттолкнула его.
– Спаси меня, или мы умрем!
В ответ он только грубо сорвал с ее губ новый поцелуй, и еще один. Страсть отняла у него рассудок. Он быстро справился с собственной одеждой, пропитанной морской солью, и с ее платьем, окутанным дымом костра.
– Во что же я превратила тебя? Кем ты стал рядом со мной? Прости меня. Молю, прости! – слышал он, целуя ее белые плечи, и уже не мог остановиться.
Он, как одержимый, хотел обладать этим телом, упорно веря, что не оставил бы незамеченным след кровавых чар, коснись они его самого. Гаудана ошиблась – так он думал, пока ее руки смыкались на его шее. Он никогда не был во власти заклятия – вот во что он хотел верить. Неточное слово, нарушенный ритуал, и темная магия не получила над ним власти.
Жаркий стон сорвался с губ ведьмы, как он вдруг подумал о другой. Каково было бы ласкать ту, другую, в том месте под солнцем? Но тьма всегда влекла его сильнее, чем свет, и в этом он боялся признаться даже себе. Он вел извечную борьбу с ней, но, когда Гаудана оказывалась рядом, проигрывал это сражение раз за разом.
По обыкновению они оставляли друг друга с первыми лучами рассвета. Оттого проснувшись в кромешной тьме, Морган знал, что Гаудана все еще рядом. Он потянулся, чтобы обнять ее, но наткнулся лишь на мрачный холод. Да, это все еще было тело любимой им женщины, но оно больше не дарило тепло.
Морган отбросил одеяло. Осознание медленно настигало его, отчего он будто наблюдал за собой со стороны. Видел, как неспешно оделся, как провел рукой по черным волосам Гауданы, как поднял ее на руки. Воздуха не хватало. Его грудь стискивали стальные тиски.
