Гаудана не рисковала, не являлась в покои Моргана так опрометчиво, как теперь. Одни только дурные вести могли заставить ее постучать в его двери. Но она не перечила, пока он бережно укладывал ее на постель, торопливо снимал стоптанные сапоги, судорожно покрывая поцелуями ее щиколотки, колени, бедра.

– Что за беду ты принесла мне? – спросил он, вовсе не требуя ответа.

Одним быстрым рывком он стянул платье Гауданы, вспомнив то время, когда ему доводилось пробираться к ее телу сквозь корсажи, юбки и сорочки. Желая впиться долгим поцелуем в ее губы, Морган снова потянулся к ней, но она увернулась. Когда он оказался на спине, рука Гауданы скользнула к завязкам бриджей, его же – чуть ниже ее впалого живота.

– Забери меня, – прошептала она сбивчиво, затем вскрикнула.

Толстые каменные стены и тяжелая дубовая дверь надежно спрятали ее стон от посторонних ушей. Сквозь ромбики темного стекла на окнах едва пробивался свет, но его было достаточно, чтобы Морган снова насладился изгибами тела своей ведьмы. Она, со своей будоражащей кровь красотой, была для него желанней любой из женщин.

– Будет война, – Гаудана вдруг грубо схватила его за горло, но он лишь улыбнулся, поглощенный своей страстью.

«Ничего не случится, глупенькая, – сказал бы он ей, будь его воля. – Гален Бранд ничтожен и неосмотрителен. Он не развяжет никакой войны».

Вместо этого он расцеловал пальцы, мгновение назад сдавившие его шею.

– Уедем. Этой ночью. Я прошу.

Когда все закончилось, она склонила голову на его плечо и мурлыкала под нос одну из множества своих песен, а Морган лежал, уставившись в потолок.

– И, если вдруг кто-то спросит обо мне, скажи, что я враг тебе, – различил он едва слышимые слова.

Гаудана не раз просила его оставить город, ведь только сбежав, отказавшись от своих имен и жизней, они смогли бы быть рядом.

«Она не волчица, – сокрушенно думал он в ответ на ее мольбы, но вслух говорить не смел. – Волк не бросит своей стаи».

– Забери меня прочь за Великое море, – вновь шептала она как одержимая, но Морган уже не слышал ее.

В его снах она не была отступницей, по ее венам не бежала темная кровь, он не слышал в ней песни скверны. Там они жили в жарком Тироне и она, такая улыбчивая и светлая, носила корсаж, сорочку и дюжину юбок.

Ранее. Дагмерская гряда

Аарон тосковал по дому. Это чувство пронзило его кости и отравило кровь. Но тоска виделась не столь опасной, в сравнении со скорбью – та бесцеремонно вцепилась в его душу своими когтистыми лапами. День за днем она оглушала его, унося весь мир под толщу воспоминаний, сожалений и страхов. Он мечтал вернуться в Эстелрос, в место, где вырос, но жизнь там теперь стала бы невообразимо горькой.

Прячась от чужого сочувствия на горном выступе у костра, Аарон наблюдал за новым разбитым поселением. Свет факелов грубо вырывал из темноты сколоченные наспех лачуги, шатры, первые признаки каменных стен будущего города. Это место – ни что иное как главный трофей его отца, награда за долгий тяжелый бой, который он вел, едва взяв в руки меч и до самой смерти.

Смерть.

Она волочилась за Кейроном попятам из двора во двор, из города в город, из битвы в битву, и вот настигла его, а он так и не смог ее обдурить. Аарон с малых лет знал, что отец однажды не вернется домой – такова участь воина. Он знал, но не был готов. Ведь Кейрон был любимцем Создателя – он берег его, отводя стрелы и злые помыслы. Лишь достигнув всего, о чем мечтал, старший из Брандов потерял эту милость. Младший же теперь старался согреть над огнем продрогшие пальцы в разящем одиночестве и благословенной тишине.

Холод спутал все его мысли и захватил плоть. Аарон закрывал глаза и видел перед собой облик матери, слышал ее голос. Время, безжалостное и неотвратимое, сотрет эти воспоминания. Он знал, что это неминуемо. Через пару десятков зим он не вспомнит лиц родителей – они подернутся пеленой, призрачной дымкой, невесомой паутиной времени.

Стала бы легче утрата, останься кто-то из них живым?

Кейрон учил своих сыновей твердости стали – Бранд не должен показывать свою слабость, смятение, испуг. Оттого Аарон свыкался со своей болью, забравшись повыше в горы. Здесь он мог проливать слезы, кричать, кусать губы до крови, лишь бы не издавать и звука, задыхаться, злиться и клясть весь мир – делать все, что ему было постыдно. Он полюбил это место, где мог оставаться один, устроившись на укутанном мхом дереве и бездумно наблюдая за новым городом. Он хотел бы запеть, но забыл все мелодии, в особенности те северные, грустные и тягучие, что так любила мать. Он хотел бы заговорить, но тишина стала хрупкой, прекрасной, и было жестоко разбивать ее очарование собственной волей. И солнце уже не раз сменилось луной, прежде чем Аарон опустел внутри, как старый заброшенный дом.

– Я не потревожу тебя?

Он увидел девушку издалека. Она остановилась прямо на горной тропинке за валунами, ожидая его позволения подойти ближе. Ульвхильда. Она понимала все, каждое его желание и сомнение, не затаивая злобы. Ее голос был мягче дуновения летнего ветра. Вожделенное беззвучие, оберегавшее Аарона, податливо отступило перед ней. Она не умела таить обиды, и он полюбил ее за это.

– Нисколько, – отозвался он, не обманув никого.

Ульвхильда откинула на плечи капюшон, прежде чем устроиться рядом. Аарон приоткрыл полы своего плаща, она присела и тут же прильнула к его груди. Он склонился, укрыл любимую, и оба оказались в темноте, слушая размеренное дыхание друг друга. Весь мир, пусть и ненадолго, благосклонно оставил их в покое. Аарон уткнулся лицом в ее длинные волосы цвета самой темной ночи, она робко погладила его по щеке.

– Кольчуга? – едва слышно спросила девушка, когда пальцы почти неощутимо заскользили по его спине, укрытой переплетением черненной стали.

– Расстаюсь с ней лишь отправляясь ко сну. Слишком опасно жить так, как мне было дозволено прежде. Страх захватил нас всех, Ульвэ, – это было непросто признавать, и незамысловатая истина встряла поперек его горла. – Что твой отец? Он всполошится, не увидев тебя в шатре.

– Брось, – прошептала девушка, покрепче прижимаясь к нему. – В этом месте давно никто не спит. Он даже не моргнет, не застав меня. Он слишком занят судьбой Дагмера. Ему нет до меня дела. Должно быть, Принц Айриндора опустошил целый бочонок вина с тех пор, как твой брат не вернулся к оговоренному дню, и мало кто…

– …теперь может его урезонить. Подумай, кто из нас в более отчаянном положении: мы или он? – произнес Аарон, силясь представить все опасения принца, несущего через весь свой путь непоколебимую веру в нелепые идеалы, казалось вынесенные из старых сказок.

Бервин порой становился капризен и непробиваем как избалованный мальчишка, каким и занял трон отца, едва тот стал слишком слаб, чтобы удерживать в своих руках Северные земли. В эти времена от принца пахло вином, и редкий безумец хотел бы попасться ему на глаза. Выразив Аарону свою скорбь, он больше не обмолвился с ним и словом. Но по колючему взгляду становилось ясно, как тот измучен ожиданием. Снег на Дагмерской гряде грозил запереть Бервина и его людей в изнурительном заключении, таившем в себе немало опасности. Более всего его волновала судьба столицы. Дагмер должен был попасть в руки отважному Кейрону Бранду, прослужившему его дому не один десяток зим. Его участь была решена еще на Совете Королевств, однако теперь принц должен передать часть своей земли совсем молодому мужчине, не успевшему проявить себя преданным другом Айриндора.