— Не говори так, я не смогу жить без тебя!

— Тогда не женись. Сделай так, чтобы невеста исчезла! Или я умолкну навсегда. Ты не сможешь играть для матушки!

Ришар дошел до площадки галереи и повернул к небольшой арке, за ней открывалась лестница в башню. Музыка возобновилась. Теперь Ришар не слышал ничего, кроме дивной мелодии. Если бы сердце его билось, то оно замерло бы при этих звуках. Морель-старший вошел в комнату и остановился у двери. Не окликнул брата, ждал, слушал и смотрел на нетленный труп своей приемной матери. Хрусталь надежно оберегал его, а розы из Сада Мертвых сохраняли. Малейшего дуновения свежего ветра хватило, чтобы труп рассыпался в прах. Но толстая крышка гроба была хорошо притерта и надежно запаяна изначальным огнем. Сам Отец Драконов сделал это, повинуясь заклинанию Силы. За свое долгое бессмертие Лоран произнес его дважды. Оставался последний третий раз. Ничто, ни в одном из миров не могло противостоять заклинанию, но еще одно обращение к нему превратило бы Лорана в пленника.

Лоран почувствовал присутствие брата, хоть стоял спиной к Ришару. Тот видел как поднимается и отходит в сторону согнутая рука Лорана двигая смычок, покачивается в такт музыке высокая широкоплечая фигура. Но вот, мелодия прервалась, рука со смычком опустилась, Лоран обернулся.

Встретив взгляд родных, так похожих на материнские, глаз, Ришар прочел в них вековое страдание и ни слова не произнес из приготовленных доводов, а лишь раскрыл объятия и шагнул навстречу брату.

— Я знаю, что она слышит! — промолвил Лоран, руки у него были заняты, и он не мог ответить на приветствие Ришара.

— Конечно, слышит, Ларри, ведь она спит, — Морель старший прижал Лорана к груди и оставался так. Потом отстранился, легко встряхнул брата за плечи. — Не время предаваться печали. Мы должны подумать о другом. Я спешил, чтобы предупредить тебя, хорошо что успел. Идем, нам надо поговорить. Но не здесь, не при ней.

— Позволь несколько минут побуду с матушкой, мне нужно принять важное решение. — Ришар отступил на шаг и заглянул брату в глаза. — А потом мы спустимся в скрипту.

— Хорошо, я буду ждать тебя за дверью, — согласился Лоран и медленно направился к лестнице. Казалось, он все еще пребывал между мирами, в том пространстве, что открывал живой голос скрипки. Шаг за шагом, как будто с трудом поднимался по ступеням. Словно невидимый груз отягчал его плечи. Или душу?

Лоран покинул комнату, а Ришар приблизился к саркофагу и склонился над той, что при жизни звалась его матерью. Он рано узнал, что это не так, от неё самой. И это ничего не изменило — Ришар любил её, почитал. Сейчас он мог бы используя силу огненного ключа отомкнуть хрустальный гроб и освободить душу Бланшефлер, но любовь к брату оказалась сильнее верности Белой Госпоже.

— Я знаю, что ты слышишь, там, где ты сейчас страшно и холодно, только музыка дает тебе силы и немного света. Прости, я пришел помочь тебе и не сделаю этого. Потому что помню твои слова! Ты хотела, чтобы я оберегал Лорана, я исполняю это и потому сейчас здесь. И продлеваю твои страдания, прости… — Ришар коснулся хрустальной крышки, внутри саркофага вспыхнул свет. — Да, я знаю, что ты слышишь! Твоя душа отвечает. Покажи мне тот день, я должен почувствовать это еще раз. — Свет внутри пульсировал, как биение сердца. Ришар опустился на колени перед гробом, прижал обе ладони к хрустальной поверхности. Свет стал нестерпим, он слепил и жег глаза вампира, теряя сознание от боли Ришар погрузился в мир видений.

Сон во сне, это не крипта Морелей, но тоже подземелье. Арки так высоки, что рассмотреть, что там вверху, не смог бы самый зоркий глаз. И вот оттуда, сверху, пролился ярким белым лучом свет. Опустился, достиг каменных плит и оказалось, что в луче стоит некто, закутанный в белое. Ришар был уверен, что женщина, и не ошибся, она медлила молча, потом отвела с лица покрывало. Он оцепенел, пораженный неземной красотой, это женское лицо соединяло в себе несовместимое. Жестокость и нежность, юность и зрелость. Женщина поманила, Ришар сделал еще один шаг, и свет поглотил его.

Теперь он уже не в подземелье — в обычной комнате. Вероятно, женской: зеркало с безделушками, простая постель, простыни, подушки и полог искусно вышиты незнакомыми яркими узорами. Запах пряностей тяжелый, сладковатый и горячий, от него воздух в комнате кажется густым, тягучим. Шумит в ушах. И очаровывает дивный вкрадчивый голос.

— Я ждала тебя, Рикардо, мой приемыш. Твоя мать поручила мне присматривать за тобой. Что же ты собирался сделать? Разве тебе дано решать о Времени ухода? Я не отпустила тебя.

— Прости, моя госпожа, я устал жить.

— Это от безделья, — усмехается она.

Ришару страшно, так страшно, что холодеет сердце. Но вместе с тем его влечет к ней. Он опустился бы на колени, целовал бы ее ноги, как раб, но понимает, не этого она ждет, не за этим позвала. Превозмогая человеческий страх, он смотрит ей в глаза. Ла Муэрте, Святая Смерть, Сантита…

И вдруг называет, как называла в молитвах мать:

— Нинья Бьянка!

Он вспомнил! Или увидел в кружении клочьев тумана? Словно сон — странный, невероятный, еще один в бесконечной череде снов.

Память не оставила Ришару образа матери, но он был уверен, что в этом сне видит ее. Как она склоняется над колыбелью. А вокруг все настолько иное, самый мир другой. И то место, где женщина с добрым заплаканным лицом качает зыбку.

Большая комната, скорее зал. На стенах факелы, в очаге пылает огонь. Языки пляшут, стремятся вверх к резным деревянным балкам. Пламя отражается в щитах, развешанных по стенам, бликами скользит по шелковым знаменам, что свешиваются с балок. Глубокая ночь, а женщина все не спит. Она поет и поет колыбельную, как будто боится замолкнуть и не уследить за ребенком.

Потом вынимает младенца из колыбели, берет на руки и идет через коридоры и комнаты, по винтовым лестницам. Ришар незримо следует за ней. Она плачет, прижимает младенца к груди, целует влажные волосики на макушке. Поднимается все выше, лестница заканчивается перед деревянной, окованной медными пластинами, дверью. За дверью комната, в которой ничего нет, кроме длинного стола, покрытого черной скатертью. На столе разложены фрукты — виноград, груши, лимоны, яблоки, — перевитые лентами гирлянды цветов. Зажжены свечи, много тонких и потолще. В центре стола на большом серебряном блюде козлиный череп с выбеленными и покрытыми узором рогами. Этот череп пугает больше всего. Страх беспричинен, Ришару ничто не грозит, но воля скована, он хочет уйти из этой комнаты и не может. Женщина кладет рядом с черепом младенца. У Ришара от ужаса замирает сердце.

Что это? Жертвоприношение? Как это бывает в снах, он не может двинуться с места, не в силах помочь младенцу. Лишь ждет, цепенея, с болезненным трепетом предвидя, что она достанет жертвенный кинжал. Женщина разворачивает пеленки. Малыш радуется, гулит, тянет к ней ручки. Рыдание сотрясает ее хрупкое тело, женщина падает на колени, начинает горячо молиться. Язык незнаком.

— Санта Муэрте, миа челло, — ее голос дрожит, прерывается жалобными вздохами. Ришар начинает понимать, как будто за гранью яви и сна, в другом мире, в другое время он хорошо знал этот язык. — Святая Смерть! Моя добрая госпожа, молю тебя, услышь, приди! Взгляни на это дитя… Малыш прекрасный и беззащитный. Я не в силах защитить его! Но ты можешь, моя добрая госпожа Сантита, Нинья Бьянка, ты взяла у меня всех детей. Твоим даром для них была смерть, они стали ангелами, теперь они у Господа Нашего и Девы Марии Гваделупы. Но этому, молю тебя, этому даруй жизнь!

Распростершись на полу, женщина продолжает молиться долго и невнятно. Ришар не в силах выносить ужас, который сгущается, плотнеет, душит. Надо проснуться! Тщетно, сон тисками держит его разум…

Но вот женщина встает, взгляд ее безумен. Склоняясь над младенцем, она осыпает его поцелуями, бормоча нежно: