Призывно стучали по каменному полу деревянные башмачки...

Скоро Николаус почуял некий запах. Сначала он не понял, что это был за запах, просто не придал ему значения. Но когда запах стал слышен сильнее, когда он стал достаточно едким для того, чтобы на него нельзя было не обратить внимание, Николаус узнал в нём запах серы.

Верно, курильницы почитателей Сатаны чадили вовсю — не иначе, как у Антихриста нынче был большой праздник.

Николаус продвигался в темноте с предосторожностями. Ему совсем не хотелось быть обнаруженным здесь теми, за кем он шёл. Он подозревал, что просто ссорой в случае обнаружения дело не обойдётся. Судя по тому, как работники из замка шли напролом среди ожидающих на площади, как бесцеремонно раздвигали их, настроены они были весьма решительно. И просто так они Мартину не отпустят. Придётся драться с ними насмерть. Но он один. А их четверо!.. Он укорял себя: день за днём носил с собой повсюду меч без толку, но когда тот по-настоящему понадобился бы, он оказался забытым в замке.

Николаус ступал мягко, стараясь попадать в ритм башмаков служанки; двигался, придерживаясь рукой за шершавые стены. Иногда приседал, чтобы в отблесках далёкого света увидеть — не лежит ли что под ногами; он опасался споткнуться и нашуметь.

Они уже спустились довольно глубоко под землю и, кажется, приближались к цели. Николаус был несколько взволнован: случись что... и выбраться ему отсюда живым не получится. И он радовался тому, что ему пока удалось остаться незамеченным.

Наконец впереди скрипнула, а затем громко хлопнула дверь. Эта дверь была явно тяжёлая, железная.

Стало совершенно темно.

Николаус, щёлкая огнивом и освещая себе искрой путь, побежал вниз по лестнице. Его учащённое дыхание множилось под сводами эхом. Скоро Николаус увидел ту дверь и остановился перед ней. Тут он подумал, что если бы ведьмы и колдуны, собирающиеся здесь на шабаш, были хоть чуточку осторожнее, то здесь, возле двери, непременно поставили бы сторожа. Однако на этой узкой лестнице, уходящей глубоко в недра, едва не в преисподнюю, кроме Николауса, не было ни души. Он решил, что вряд ли со стороны поклонников дьявола это была беспечность. Скорее следовало подумать об их уверенности в своих силах. Их, возможно, было много в округе — намного больше, чем он видел только что на площади! И они были столь сильны, что никого не боялись.

И, наверное, были среди них влиятельные богатые люди, которые всех купили...

Николаус оставил свои предположения, поскольку ему внезапно почудился какой-то звук. Как будто звук этот донёсся сверху. Николаус поднял голову, унял взволнованное дыхание и прислушался...

Кто-то ещё спускался по лестнице. И, кажется, не один.

В полной темноте Николаус нащупал какую-то нишу, довольно глубокую, и спрятался в ней.

Спускавшиеся по лестнице люди зажгли от свечи вторую, за ней — третью. По мере того, как загорались новые свечи, свет сбегал по ступенькам всё ниже. Шли несколько мужчин, о чём-то переговариваясь. Николаус не мог расслышать, о чём именно.

Эти люди скоро прошли мимо него, остановились у железной двери и постучали. То был некий условный стук.

Николаус осторожно выглянул из ниши. Он узнал нескольких человек. Среди них были корчмарь, молодой повар из замка, старый кукольник, капитан замковой стражи, с коим Николаус не однажды сталкивался на стенах Радбурга, пастух, с которым он не раз встречался на лугах и который пас коров и овец Аттендорнов. Других не успел рассмотреть... Все эти люди держались довольно уверенно: конечно же, здесь они были как дома. И по отношению друг к другу вели себя как равные.

Николаус, глядя на них из укрытия, утвердился в мысли, что у братства повсюду свои люди.

Дверь со скрипом отворилась, и свет упал на лица пришедших.

Послышался мужской голос:

— Проходите, братья! Сегодня мы в масках. Знаете?

— Да, — ответил капитан замковой стражи.

— Чёрная месса.

— Знаем, — ответил пастух.

— Тогда выбирайте...

Привратник закрыл дверь, и продолжения разговора Николаус уже не слышал.

«Значит, сторож есть, — отметил Николаус, — но с другой стороны железной двери».

Здесь, в подземелье, было довольно холодно, и он зябко передёрнул плечами.

Выждав некоторое время, Николаус подошёл к двери и постучал в неё тем условным стуком, который только что слышал. Дверь приоткрылась, выглянул привратник — высокий стройный юноша в чёрных свободных одеяниях. Лоб и глаза его были закрыты низко надвинутым чёрным клобуком, но Николаус успел заметить, что у привратника было красивое и нежное, как у девушки, лицо.

Привратник глянул на Николауса и в полупоклоне опустил голову, глаза его опять спрятались под клобуком:

— Проходи, брат!

Николаус переступил порог и попал в небольшую прихожую, освещённую десятком свечей. Закрывая за собой дверь, он услышал, как наверху один раз ударил колокол — гулко и заунывно.

— Приятно видеть тебя, брат! — опять вежливо склонился привратник. — Приятно сознавать, что ты с нами, брат!

Насколько успел рассмотреть привратника Николаус, он видел этого юношу впервые. Но привратник говорил и вёл себя так, будто узнал его — уважаемого литуанского гостя комтура Аттендорна. Потом явилась мысль, что, возможно, здесь всех гостей встречают так — с вежливостью, граничащей с подобострастием; возможно, о высоком положении иных догадываются по одежде. И хотя Николаус не наряжался к мессе, как другие, в нём легко можно было рассмотреть человека богатого и благородного — по дорогой одежде, по сдержанности в движениях, по изысканной манере касаться рукой края шляпы при приветствии.

Голос привратника был ласковый и вкрадчивый, улыбка не сходила у него с губ.

— Выпьешь вина, брат?

Николаус всё приглядывался к привратнику. Трудно было понять, как привратник говорил столь внятно, почти не двигая губами; и у него как будто не было языка, а говорил он как-то горлом. Может, болезнью он какой-то редкой страдал, предположил Николаус, или был где-то неосторожен, чрезмерно говорлив, и некий злой господин вырезал ему язык...

— Выпью, пожалуй, — Николаус подумал, что несколько глотков вина ему не повредят, а только прибавят сил. — Вино согреет. Такая буря наверху.

— Согреет вино, — обещал привратник, со сладкой улыбкой наполняя кубок из большого кувшина. — У нас хорошее вино. Лучшее во всей округе.

Николаус выпил вино, утёр губы ладонью:

— Крепкое. Но какой-то необычный горьковатый привкус у вина.

Привратник, пряча глаза, улыбнулся:

— Замечательное вино! Ты скоро оценишь, брат.

У Николауса мелькнула мысль, что напрасно он выпил у привратника вина. Он, задумавшись о привратнике, о его необычной манере произносить звуки горлом, упустил из виду, забыл... а теперь вот вспомнил: и Мартине давали что-то пить из фляги — может, такое же вино? Он слышал к тому же, что в здешней местности в обыкновении у некоторых крестьян насыпать в вино подпорченную рожь[81]; и слышал, что такое вино вызывает у выпившего видения...

Но уж было поздно.

Вино, и правда, оказалось хорошее, хотя вкус его не пришёлся Николаусу по душе. Вино согрело его быстро. Расслабляющее тепло растеклось по желудку, потом ласковой бархатной волной ударило в ноги, наполнило их силой и одновременно необычайной лёгкостью, а потом... потом оно одурманило голову — властно и приятно; вино забрало у него голову, и всё, что происходило вокруг, теперь стало напоминать чудесный сон — нежный и какой-то золотистый, словно окрашенный лучами утреннего солнца. Всё было прекрасно, ибо на душе стало легко и радостно. И прихожая, до этого выглядевшая мрачновато и убого, стала как бы прихожей самых роскошных палат; и привратник с надвинутым на самые брови чёрным клобуком обратился в очень милого человека, с которым захотелось навек подружиться, которого захотелось именовать не иначе как братом, младшим братом.