— Берегите себя, дети, — заключил старый барон.

Сказал Удо:

— Ушли безвозвратно прежние добрые времена. Где наша любимая старая Ливония?

— Да, — кивнул барон, — сначала Нейгаузен мы потеряли, а теперь вот пал Феллин, и враг всё ближе.

— Полный дом чужих людей, — поддержала Ангелика.

— И зябко на душе, смутно на сердце, — Удо покосился на окна, замерцавшие далёкими сполохами.

— Что бы ни произошло... Берегите себя, дети, — просил барон.

Удо заметил:

— Подлые вилланы стали дерзки, смеют поднимать на своего господина глаза.

— Да, — согласился барон. — Всё меньше у них почтения к господам. И не помогают розги. О, где вы, добрые старые времена!..

— Я помню, в детстве... везде можно было гулять без охраны, — грустно улыбнулась Ангелика.

— И пели вокруг милые слуху немецкие песни. А ныне... — у Удо свинцом налились глаза. — Слышатся из каждого угла их примитивные переклички пастухов и качельные песни, и душу... душу вытягивает торупилль[89].

— Как бы ни повернулась судьба, не теряйте друг друга, дети.

Так они долго перечисляли бы беды, навалившиеся на их род и на Ливонию вообще, но внезапно вошёл в зал начальник замковой стражи Марквард Юнкер, в латах и при оружии, и, извинившись за своё неучтивое вторжение, сказал, что...

... русские пришли.

Кровь отхлынула от лица барона. Бросив вилку, он вышел из-за стола.

— Что значит «русские пришли»?

— Поднимитесь на стену, комтур. С северо-запада к Пылау приближаются огни. Целое море огней, комтур.

Барон, Удо и Николаус торопливо, но сохраняя спокойствие и присутствие духа, последовали за Юнкером. Едва они вышли во дворик, как услышали, что в Пылау тревожно бьёт колокол. Звон стал слышаться громче, когда они поднялись на стену.

Они действительно увидели целое море огней. И море это двигалось, оно было живое. Далеко-далеко на северо-западе огни сливались в сплошную яркую полосу; ближе к Пылау полоса распадалась на тысячи и тысячи отдельных огоньков; эти огоньки то растекались на стороны, то сбивались в нечто единое, в гущу — наверное, это были отряды, сотни воинов, всадников. Подобно огромным волнам, отряды подходящего войска накатывали на окрестности. Море огней мерцало, разливалось всё шире и захватывало уже улицы деревни. Помимо колокола, слышался отдалённый шум. Медленно, медленно этот шум нарастал.

— О мой Бог!.. — только и сказал барон.

В это время в Пылау царила невообразимая суматоха. Сполошно гудел церковный колокол. Кое-как наспех одетые, бежали прочь вольные бауэры, мастера с подмастерьями, торговцы, их жёны и дети, старики. Тут и там загорались дома. В свете занимающихся пожаров было видно: кто-то к замку бежал прямиком через сжатое поле, кто-то огородами и садами пробирался к лесу. По дороге везли на тачках какой-то скарб, тащили на руках малых чад. Разбегались люди, разбегался скот. Кричали что-то мужчины, голосили женщины, плакали дети. Мычали в страхе коровы, метались туда-сюда, блеяли овцы и козы. Иные из деревенских в оцепенении ужаса стояли возле домов своих и, не веря очам, глядели на быстро входящие в деревню отряды русских всадников. В латах и кольчугах, в кожаных доспехах, оцарапанных и посечённых, покрытых запёкшейся кровью, они были огромны, как великаны, злы и страшны, и было их неисчислимое множество.

Замолчал колокол, и вдруг быстро окуталась огнём и дымом церковь, тучи искр ринулись в небо. От огромного количества факелов в руках у русских, от огня, вырывавшегося из высоких окон церкви и охватившего уже крышу, стало в деревне светло, как днём.

Толпы пеших ратников и отряды всадников двигались по направлению к Радбургу. Страшным, страшным представлялся местным жителям враг, бесчисленным и непобедимым. Вековой страх перед восточным соседом — диким, беспощадным, непредсказуемым — брал ледяной рукой за сердце. Особенно ужасными виделись татарские всадники, почти сплошь одетые в шкуры, вооружённые кривыми мечами и тисовыми луками со стрелами. Окружённые могучими витязями, ехали на высоких, тяжёлых конях московские воеводы, плечистые и статные, бородатые, разодетые в шелка и бархат, а иные — в серебрёных или золочёных кольчугах, подпоясанные алыми, как огонь, кушаками, в дорогих шлемах, украшенных золотыми пластинами и сияющих драгоценными камнями. Эти нарядные воеводы были, как цари. На местных жителей, глазевших на них, не обращали внимания. Не прекращая движения, воеводы отдавали приказы. Они показывали на замок вдалеке, и часть конных отрядов, перейдя на рысь, мчалась впереди других к замку; воеводы показывали левее, затем правее, и новые отряды отделялись от войска и шли намётом в указанных направлениях.

Лошади, волы, верблюды, мулы (в этом войске не было только индийских слонов) тянули по дороге пушки — русские и захваченные ливонские. За ними катились телеги и немецкие фуры, груженные ядрами и бочатами с порохом, лестницами, топорами, лопатами, частями стенобитных и метательных машин. Это была длинная, очень длинная вереница...

Вдруг ужасные татарские всадники, словно подчинившись некоему невидимому жесту своего военачальника, все как один развернули коней и бросились в разные концы деревни. И стали нещадно разить стрелами всякую живность, попадавшуюся им на глаза, — овец, коз, свиней, телят... На улицах, на Рыночной площади татары разводили костры, потрошили, разделывали свою добычу и запекали на угольях. Русские ратники врывались в дома и занимали их. У пойманных ливонцев отнимали скарб, заставляли себе служить; если кто отказывался, их на месте убивали — во устрашение другим. В разных местах деревни занимались огнём всё новые дома — возможно, поджигали их сами хозяева, уходя в лес. Огонь сначала прорывался из дверей и окон, потом ярко вспыхивали тростниковые и гонтовые крыши, и языки пламени, ничем уже не сдерживаемые, буйные, жадные, устремлялись высоко вверх.

Глава 58

Где упадёт тень лекаря,

там остаётся надежда

же облачённые в доспехи, барон, Удо и Николаус, а с ними Юнкер и другие рыцари, смотрели на пришествие русского войска с северо-западной части замковой стены. Хорошо было видно, что в Пылау горели церковь и несколько домов. Море огней быстро приближалось. И всё громче был шум подходящего к замку войска.

Поистине огромное явилось к Радбургу войско. Всадники и пешие ратники уже заняли близлежащие поля и луга, но всё новые воины выходили и выходили из леса, стекались полноводными ручьями по дорогам, по тропам. Уже отчётливо было слышно, как тут и там громыхали бубны, играли волынки, звучали некие дудки, сопели свистульки. Слышались тысячеголосый говор и смех, бряцанье доспехов и оружия, ржанье лошадей, крики верблюдов и скрип колёс. Потянуло на Радбург дымом.

Вот кончилась ночь, и бледный свет забрезжил на востоке. И в свете этом уже не столь ярки стали факелы в руках русских воинов. Потом факелы погасли. В сумерках раннего утра, по мере того, как сходили на нет низкие молочные слои тумана, ливонцы разглядели со стены русское войско. Увиденное повергло ливонцев в уныние — столь многочисленно и хорошо вооружено войско оказалось.

Для воевод уже разбивали на холмах шатры — роскошные восточные шатры. Были воткнуты в землю хоругви, шитые золотом и серебром. Тёмными греческими глазами взирал с хоругвей православный Бог.

Отовсюду слышался стук топоров. Одна за одной валились в лесу высокие ели и сосны. Упряжки лошадей стаскивали к замку по полям, по стерне бревна.

Юнкер с мрачным лицом молча показал на огромные стенобитные машины, которые русские собирали в отдалении. И дело у них спорилось. Машины вырастали одна за другой. Дюжие ратники, сбросив кольчуги и вооружившись топорами, сколачивали мостки и лестницы — чтобы перебрасывать их через ров, чтобы подниматься на стены. Пленные ливонцы наполняли землёй мешки и стаскивали их к юго-западной части замковой стены — поближе к воротам, к подъёмному мосту. Подкатывали и разворачивали пушки — десяток за десятком, маленькие и большие. Ставили их со знанием дела, на возвышенных местах. Видно, вознамерились эти дерзкие русские захватить Радбург незамедлительно, в первый же день. К пушкам катили бочата с порохом, тащили ядра.