В противоположность Прудону, вносящему элементы субъективизма в интерпретацию диалектики, Маркс раскрывает объективность диалектики как метода, суть которого заключается не просто в рассуждении, комбинировании понятий, а в исследовании действительных противоречий действительного процесса. Отвергая идеалистическое абсолютизирование логического процесса, которое завершается сведением всех явлений к логическим категориям, к «абсолютной идее», Маркс дает блестящие образцы диалектического анализа категорий политической экономии.
Экономические категории не являются ни вечными, ни неизменными; они не предшествуют общественным отношениям и, будучи их теоретическим выражением, столь же преходящи, как сами эти отношения. В этом прежде всего и состоит реальная диалектика понятий, мышления, обусловленная объективной диалектикой материальной действительности. Прудон не понял объективности противоречий, их роли в качестве внутреннего, независимого от субъекта источника развития. Противоречие, с его точки зрения, существует лишь между идеями и их практической, увы, несовершенной реализацией. «Он воображает, что разделение труда, кредит, фабрика, словом, все экономические отношения были изобретены лишь для того, чтобы послужить на пользу равенства, а между тем они всегда обращались в конце концов против этого последнего. Из того, что история и фикция г-на Прудона противоречат друг другу на каждом шагу, он заключает о существовании противоречия. Но если противоречие и существует, то лишь между его навязчивой идеей и действительным движением» (1, 4; 141).
Порочность прудоновского понимания диалектики не исчерпывается сведением реального процесса развития к логическому движению мысли – в этом отношении Прудон в общем следовал за Гегелем. Главная особенность прудоновского метода – вульгаризация гегелевской диалектики – ярко проявляется в его толковании важнейшей диалектической проблемы – проблемы противоречия. По Прудону, каждая категория имеет две стороны – хорошую и дурную, из чего-де и проистекает противоречие. Для разрешения последнего нужно лишь устранить дурную сторону, что становится возможным не в силу развития противоречия, а благодаря присоединению к одной категории другой категории, которая служит противовесом ее дурной стороне. О реальной взаимообусловленности взаимоисключающих противоположностей, о борьбе противоположностей и действительной роли различных сторон противоречия в процессе развития Прудон не имел никакого представления. Вот почему Маркс говорит, что из диалектики Гегеля он заимствовал лишь ее язык. А сводя диалектическое движение к догматическому различению хорошего и дурного, Прудон лишил его объективного содержания и направленности. В этом отношении он оказался далеко позади Гегеля, диалектика которого при всей своей спекулятивности не имела ничего общего с субъективистским морализированием, к которому Гегель относился с презрением. Прудоновская же псевдодиалектика «уже не представляет собой движения абсолютного разума. От диалектики ничего не остается, и на ее месте оказывается в лучшем случае чистейшая мораль» (1, 4; 137)[217].
Прудон не понимал, что в реальных противоречиях капиталистического общества нельзя уничтожить «дурную» сторону, сохранив другую, «хорошую». При капитализме богатство порождает нищету, а последняя – богатство. Следовательно, нельзя уничтожить нищету, не уничтожив капиталистического строя. Требование устранить одну только «дурную» сторону – не более чем утопическое пожелание.
Хотя Прудон и называет себя диалектиком, он не видит не только взаимообусловленности «хороших» и «дурных» сторон капитализма, но и того, что именно «дурная» сторона, как это было разъяснено еще в «Святом семействе», оказывается революционной общественной силой. Развивая эту мысль в «Нищете философии», Маркс подчеркивает: «Сосуществование двух взаимно-противоречащих сторон, их борьба и их слияние в новую категорию составляют сущность диалектического движения. Тот, кто ставит себе задачу устранения дурной стороны, уже одним этим сразу кладет конец диалектическому движению» (1, 4; 136).
Прудон рассуждает о конечной цели всемирной истории – абсолютной справедливости, или равенстве, – к которой сознательно или бессознательно направлены усилия людей всех времен. Понятие равенства становится вне-историческим эталоном. «Отныне хорошей стороной каждого экономического отношения оказывается та, которая утверждает равенство, дурной – та, которая его отрицает и утверждает неравенство. Всякая новая категория есть гипотеза социального гения, имеющая целью устранение неравенства, порожденного предыдущей гипотезой. Словом, равенство есть изначальное намерение, мистическая тенденция, провиденциальная цель, которую социальный гений никогда не теряет из виду, вертясь в кругу экономических противоречий» (1, 4; 141)[218]. Разумеется, уничтожение социального неравенства – задача освободительного движения рабочего класса, которую не следует приписывать другим классам. Прудон, правда, имеет в виду равенство мелких производителей. С этой крайне ограниченной точки зрения оценивает он разделение труда, фабричную систему, конкуренцию, налоги и т.п.
Свое исследование «экономических эволюций» Прудон начинает рассмотрением разделения труда. Он не анализирует его конкретно-исторических форм, его развития; он просто провозглашает, что разделение труда имеет и хорошую, и плохую сторону. Хорошо в нем то, что оно есть способ осуществления равенства условий труда; плохо то, что оно усиливает нищету, превращает труд в одностороннюю, непривлекательную деятельность. Задача заключается в том, чтобы найти такое экономическое отношение, которое устранило бы вредные стороны разделения труда, сохранив при этом его благодетельные последствия. И Прудон утверждает, что такое экономическое отношение им открыто. Это – машины, фабрика.
Маркс прежде всего разъясняет, что машина в отличие от капиталистической фабричной системы не есть экономическое отношение. Одно дело машина, другое – ее социальное применение. Следует также различать машинное производство как определенный технологический процесс и капиталистическую фабричную систему. У Прудона нет такого различения. Превращая машины (и фабрику) в нечто абстрактное, он ограничивается общим заключением: машина объединяет операции, расщепляемые разделением труда, и тем самым восстанавливает нарушенное последним единство человеческого труда.
Машина производит последовательный ряд операций, которые при ручном, мануфактурном производстве были делом разных рабочих. Это дает основание Прудону считать машину логической антитезой разделения труда. Однако он упускает из виду, что на базе капиталистической фабричной системы развиваются новые формы разделения труда. Нет ничего нелепее, замечает Маркс, чем видеть в машинах, которые, собственно, появились лишь в конце XVIII в., синтез, восстанавливающий единство ранее раздробленного труда. В действительности каждое крупное изобретение в области механики вызывает усиление разделения труда, а последнее в свою очередь ведет к новым изобретениям и, значит, к дальнейшему усилению того же разделения труда.
Изобретение машин окончательно отделило мануфактурное производство от сельскохозяйственного. «Благодаря применению машин и пара, – говорит Маркс, – разделение труда приняло такие размеры, что крупная промышленность, оторванная от национальной почвы, зависит уже исключительно от мирового рынка, от международного обмена и международного разделения труда. Наконец, машина оказывает такое влияние на разделение труда, что, как только в производстве какого-нибудь предмета появляется возможность изготовлять машинным способом те или иные его части, производство тотчас же разделяется на две, независимые одна от другой, отрасли» (1, 4; 157).
Фабричная система, заменяя мануфактурное разделение труда, разлагает производственный процесс на его составные части, порождая новые формы разделения труда. Машины на капиталистической фабрике упрощают функции рабочего, обедняют его труд. Прудон, не сумев разобраться в действительном отношении между машинным производством, капиталистической фабричной системой и разделением труда, оказался, естественно, еще менее способным понять, как развитие крупной промышленности создает материальные предпосылки для уничтожения порабощающих человека форм разделения труда, существующих в антагонистическом обществе. Он увидел лишь то, что машина изготовляет сразу целую булавку, в то время как в мануфактуре ее изготовлением занимались двенадцать рабочих. Идеал Прудона – изготовление всей булавки одним рабочим при помощи машины. Но таким образом, иронически замечает Маркс, рабочий достигает лишь полного и всестороннего знания… булавки.
