— Понятно. Такие есть и на моей родине, которую вы называете Африкой. Мы зовем их заклинателями духов и колдунами. Это они говорят нам, чего хотят наши боги.

— Вот видишь, вождь Окумба!

— Но, во всяком случае, они не заставляют нас превращать в рабов полмира.

— Ну… это, бесспорно, так.

— И не указывают нам с чего начинать трапезу. — Исполин теперь откровенно ухмыльнулся. — Правда, мы всего лишь черные.

— Вождь Окумба, мы с Витусом хорошо знаем людские слабости. Могу вас заверить, слабости тех, кто думает, что они выражают волю Господню. И знаем не понаслышке, испытали это на собственной шкуре в застенках инквизиции, где, конечно, не было таких деликатесов, как здесь. — Магистр украдкой пихнул Витуса. — Правда, Витус?

— О да! — Витус собрался с духом и сунул в рот личинку. Вопреки его ожиданиям она оказалась приятной на вкус, пикантной, с ореховым привкусом. — Э-э… таких изысканных личинок нам не подавали.

— Рад, что тебе понравилось, — расслабился Окумба. — А теперь попробуй этих поджаренных муравьев!

Только с наступлением темноты Окумба и его воины закончили пиршество. Его кошачья гибкость приобрела некую томность и леность, поскольку живот был набит до отвала. А все потому, что ему страшно хотелось доставить удовольствие Витусу и его друзьям. Ну и те, конечно, не отставали в выражении благодарности.

— Погодите-ка, — то и дело взывал вождь. — Попробуйте еще вот это. Ты так замечательно рассказываешь мне о своих медицинских познаниях, а я расскажу тебе о той земле, где все люди имеют черную кожу.

Две пожилые женщины, которые ведали кухней Окумбы, подносили все новые и новые кушанья. Среди них было мало привычного. Жареные кузнечики, запеченный в глине броненосец, вареные языки попугаев ара и ко всему — множество кукурузных лепешек. Под конец даже Магистр до того насытился, что попросил глоток aqua vitae[44] или чего-то в этом роде, чтобы, так сказать, стимулировать пищеварительные соки. Но, как оказалось, в доме Окумбы не было и намека на алкоголь, так что пришлось маленькому ученому обходиться силами своего организма.

Выходя на площадь, Окумба торжественно произнес:

— Я оказываю вам честь сопровождать меня на особое событие. Это ритуал, который совершается два раза в год. Испытания действительно опасные и важные для моих воинов. Постарайтесь громко не восклицать, что бы вы ни увидели.

— А в чем они, собственно, заключаются? — спросил Витус, потягиваясь и на ходу разминая затекшие члены. Все-таки он не привык часами сидеть на полу и вкушать обильную пищу.

— Это обычай, который я, урожденный корамантьер, не могу расписать тебе во всех подробностях. У нас ему не придавали большого значения, но я не могу лишить остальных права исполнять их обряды. Если хочешь узнать об этом культе побольше, расспроси воинов племени фен из Западной Африки. Они живут в нашей деревне среди представителей многих прочих племен. Ты, наверное, уже заметил, что все мы резко различаемся внешностью, хотя схожи цветом кожи. Наша деревня служит убежищем для всех беглых рабов в Карибике.

Между тем Окумба вывел друзей за пределы поселения и остановился в густом подлеске за несколько сотен шагов от него. Отсюда он указал на очищенную от растительности площадку, освещенную факелами, установленными по ее углам.

— Оставайтесь здесь, — сказал Окумба, понизив голос, — и следите за тем, чтобы участники вас не видели. Посторонние, а также женщины и дети под угрозой наказания обычно не допускаются на посвящение. Считается, что это приносит несчастье.

Пока вождь предупреждал своих гостей, на площадку вышли несколько чернокожих, одетых только в набедренные повязки и вооруженных короткими копьями. Среди них Витус узнал Канго — юношу, которого они видели днем. Все испытуемые уселись в круг и затянули протяжную унылую мелодию, раскачиваясь в такт ей вперед-назад. Справа и слева от площадки из тьмы выступили другие участники действа. Они были раскрашены земляными красками и держали большие барабаны. Будто повинуясь какому-то тайному знаку, они внезапно выстроились в две шеренги и начали бить ладонями в барабаны. Тяжелый монотонный ритм, который они отбивали, тут же был подхвачен сидящими в круге и звучал негромким, то набирающим высоту, то опускающимся жужжанием. Неожиданно возник еще один участник ритуала, резко выделявшийся на фоне остальных своим внешним видом. На нем была ужасающая маска из птичьих перьев и длинное, до земли, ворсистое одеяние из разноцветных полос. На поясе висели многочисленные колокольчики, которые при каждом шаге позванивали. В руках он держал большую деревянную миску. Он поставил ее в центр круга и начал раздавать из нее юношам что-то трудноразличимое, которое каждый участник, закрыв глаза, благоговейно клал на язык.

— Что он дает им? — шепотом спросил Витус.

Вождь отвечал тоже еле слышно:

— Хунган, по-вашему жрец, раздает им нанакатл. Это маленькие черные грибы, настоянные на меду. Мои симарроны переняли этот обычай у индейцев. Зачем, я не знаю это было задолго до того, как я пришел сюда. По крайней мере, они говорят, что с их помощью ублажают Эве Вуду, великого духа-защитника.

— Грибами?

— Нанакатл не простые грибы, они содержат наркотическое вещество. Скоро ты увидишь его воздействие.

Между тем барабанный гул нарастал, а с ним становилось громче и монотонное пение испытуемых, тела которых раскачивались все энергичнее в такт музыке.

Магистр посетовал:

— Будь проклят этот пират Челюсть! Из-за него я стою здесь, как слепая курица. Если бы у меня были мои бериллы! А так я вижу всего лишь цветные пятна.

— Уи, а я вообще нищё, кроме зеленой паутины с колющками! — успокоил его Энано.

Хьюитт как обычно промолчал.

И снова хунган раздал сидящим юношам нанакатл из своей миски. Глухой рокот барабанов усилился. В круге неожиданно объявился петух, который вышагивал, склонив голову набок. Откуда он взялся, никто из зрителей не мог бы сказать. Одним движением ближайший к нему испытуемый схватил его за голову и за хвост, издал пронзительный клич и впился в горло птицы зубами. Этим испытуемым оказался Канго. Петух отчаянно бил крыльями, но освободиться от мертвой хватки будущего воина ему было не под силу. Глубже и глубже вгрызались острые зубы в трепещущую плоть. И далеко не сразу несчастная жертва прекратила сопротивление. Наконец тело птицы в последний раз трепыхнулось, голова дернулась, а когтистые лапы сжались — все было кончено.

Хунган свернул петуху шею и поднял трофей высоко над головой. Потом прошелся по кругу и окропил каждого из юношей хлещущей кровью, используя голову как кропило. С обагренными кровью лицами испытуемые повскакивали на ноги, из их глоток полетел вопль, который уже не был ни человеческим, ни звериным. Потрясая копьями, они начали дикий танец, который становился все более неистовым. От топота их ног дрожала земля.

Хунган включился в ритуальную пляску, высоко подпрыгивая, бросаясь под копья и уворачиваясь от них. Он скакал как безумный, дразня и распаляя охотников, а под конец очертил вокруг себя чуть не замкнутую линию из нескольких рядов маленьких косточек, должно быть, куриных или кроличьих. И, несмотря на экстаз, в котором пребывали теперь будущие воины, ни один не переступил эту черту, даже не коснулся ее пальцем или пяткой.

В какой-то кульминационный момент танца хунган скоком бросился к дальнему краю площадки, где кем-то невидимым уже были зажжены новые факелы. Они бросали красновато-желтые отблески на густой кустарник высотой в человеческий рост, который вдруг, как по мановению волшебной палочки, расступился и открыл взорам соломенную куклу. Она была точной копией испанского пехотинца, даже на голове блестел настоящий стальной шлем с высоким гребнем. Хунган остановился перед ней и опрыскал кровью из туловища мертвой птицы. С широко раскинутыми воздетыми руками он прокричал в ночное небо диковинные слова: Awan aran daia woran daria sere!