— Нет, — она морщит нос и перебрасывает волосы за плечо. — И отодвинься. Ты воняешь как потный хоккеист.

— Я и есть потный хоккеист, Франческа. Думал, ты уже привыкла к запаху спустя столько времени.

Она закрывает глаза, будто ищет в себе безмятежность и не находит.

— Просто напоминаю тебе, что всем будет лучше, если сегодня ты побережёшься.

Моё нутро сжимается от прилива нервного счастья. Фрэнки заботится обо мне достаточно, чтобы переживать, вдруг я пострадаю. Достаточно, чтобы хмуро смотреть на меня через весь лёд и небрежно попросить меня поберечься.

Крис посылает шайбу обратно в мою сторону. Я ловлю её клюшкой и слегка гоняю из стороны в сторону.

— Не волнуйся, älskade. Я буду осторожен.

Она хмурится ещё сильнее.

— Ну естественно, ты говоришь на одном из немногих европейских языков, с которыми я не знакома. То слово на йоге. И теперь это. Не нравится мне это внезапное использование второго языка, Сорен.

— Хм, — отбив шайбу к Франсуа, который далеко не ожидал этого удара, я заслуживаю одно из его красочных французских ругательств. — И это из уст женщины, которая трещала на итальянском за моей спиной во время йоги с Фаби. Весьма лицемерно.

— Это… — она фыркает. — Ладно. Справедливо. Но к твоему сведению, я всё равно могу погуглить, что ты сказал.

Я улыбаюсь и начинаю откатываться назад.

— Удачи. В шведском всё пишется не так, как слышится.

Прежде чем она успевает снова отчитать меня за это, я объезжаю ворота, пересекаю лёд и позволяю своему разуму успокоиться. Но моё сердце не перестаёт колотиться на сногсшибательной скорости.

***

Третий период, счёт 1–1. Поскольку я пропустил несколько игр, мои ноги ещё не устали, лёгкие без проблем втягивают воздух. Я низко пригибаюсь для вбрасывания и завоевываю шайбу, передав её Робу и устремляясь по льду в зону нападения. Я слежу за 27 номером, тем самым, который тогда грязным ударом впечатал меня в бортик. Во время моей прошлой игры у нас с ним пересеклась всего одна смена, поскольку я мало был на льду, но сегодня — другое дело.

Он прицепился ко мне. Не отстаёт.

Пока что мне удавалось сторониться самых грязных его манёвров, и это, похоже, его взбесило. Он не первый защитник, которого возмущает моя проворность на льду, учитывая мои габариты. Он также не первый защитник, нацелившийся на меня так, будто его единственная миссия — покалечить моё тело. С какой бы командой мы ни играли, я — мишень. Я ведущий «забойщик», хорошо ухожу от столкновений, отбираю шайбу, подстёгиваю нападение. Я противоречу законам физики, что шокирует, а потом быстро злит моих противников.

Если честно, поначалу меня это тоже шокировало. Но теперь я понимаю, что это моя сильная сторона — эта моя интуиция, способность чувствовать надвигающиеся удары и ускользать, умение моего тела так хорошо осознавать своё окружение, а потом пронырнуть вместе с шайбой прямо туда, куда нам надо. Даже если бы захотел, я бы не сумел объяснить, как я это делаю — моя связь между мозгом и телом просто знает.

И пусть я проворно уворачиваюсь от катастроф, ускользать от 27-го и терпеть его нападки надоедает. Постоянные ловушки, тычки и скользящие удары, шлепки его клюшкой по моим конькам в надежде, что я споткнусь. Он бесчисленное количество раз пытался впечатать меня в бортик, но промазывал. И в отличие от прошлых разов, когда я изматывал его и остальных защитников стоической отстраненностью, сейчас во мне нарастает тлеющее раздражение. Не знаю, почему сегодня меня так бесит то, что я обычно игнорировал, пропуская мимо себя. Почему мои руки так и чешутся нанести урон, мои кулаки хотят пролить кровь. Я лишь знаю, что это так.

«Может, ты вот-вот достигнешь своего предела, Бергман. У всех у нас есть свои лимиты».

Справедливо, подсознание. Три года в лиге я продержался с безупречным поведением. Сторонился драк, играл справедливо, никогда не поддавался на подзуживание. Я соглашаюсь на все пиар-мероприятия, появляюсь на обложке каждого журнала и даю все интервью, которых от меня желает лига. И всё это время я улыбался, не лез в проблемы и не просил ни о чём, кроме прекрасной игры, в которую мне дозволяется играть, и тихого дома, где мне дозволяется отдыхать в свободное время.

Но прежде всего я ждал. И ждал. И ждал Фрэнки. И теперь мне приходится выживать в одном доме с ней, видеть, как капельки душевой воды стекают по её груди, наблюдать, как она с сонными глазами и взъерошенными волосами ест мои омлеты, делить закаты на пляже с ней и её лохматой собакой, по которой я уже скучаю. И она до сих пор не моя. Я не могу сказать Фрэнки, как много она для меня значит, и не могу прикоснуться к ней так, как мне хочется.

Я чувствую себя как мамина скороварка в тот раз, когда она забыла про рис, и крышка взорвалась, осыпав всю комнату своим содержимым. Хаос подавляемой, неудовлетворённой потребности, который пробил крышу.

Когда 27-й опять ударяет по моим конькам, я разворачиваюсь, пихаю его плечом и продолжаю вести шайбу к голу. Я сосредоточен исключительно на воротах. Я лечу по льду, делаю обманные финты, петляю, зная, что моя работа ног быстрее, и защитники не поспевают. Зная, что этот гол — мой.

Я передаю шайбу Тайлеру, проношусь мимо последнего игрока Уайлдов, снова подбираю шайбу, когда Тайлер возвращает её мне после обманного манёвра. Надвигаясь на вратаря, надёжно контролируя шайбу клюшкой, я замахиваюсь для удара, и тут моя нога подкашивается из-за клюшки 27 номера, который подцепляет мой конёк и ставит подножку.

Я падаю, моё лицо вот-вот вмажется в лёд, но я всё равно умудряюсь совершить удар. Мой взгляд следит за летящей шайбой, которая уже падает. Как раз когда я грохнулся на лёд, шайба пролетает мимо щитков вратаря и со стуком падает уже в сетку.

Гооооооооллллл!!!

— Везучий ублюдок! — орёт Тайлер, рывком поднимая меня со льда. — Три минуты осталось, а ты всё равно умудрился!

Роб светится от гордости, хлопает меня по шлему и врезается грудью в мою грудь, как всегда.

— Это было изумительно.

Когда я качусь мимо, 27-й толкает меня. Я застываю, смотрю ему в глаза, затем уже хочу отъехать, но он снова поднимает руку и толкает меня ещё раз.

— Ну всё, — рявкает Тайлер, сдёргивая перчатку. — Напросился, бл*дь..

Роб останавливает руку Тайлера.

— Рен сам может за себя постоять. А если он не хочет это делать, то не тебе решать.

Номер 27 выплёвывает капу и гаденько улыбается, обнажая четыре дырки на месте недостающих зубов.

— Он тряпка и не может за себя постоять. Он твоя сучка, Джонсон? Надо защищать своих…

Тайлер бросается на него, но я умудряюсь втиснуться между ними.

— Он того не стоит, — говорю я Тайлеру, прижав его перчатку к его животу и развернув его прочь. — Иди отсюда. Остынь.

Я сердито смотрю через плечо на этого типа, поправляю шлем, затем разворачиваюсь и скольжу прочь.

— Вот ведь мямлящий неотёсанный евнух, — бурчу я.

Роб заходится истерическим хрюкающим смехом, катясь следом за мной.

— Как ты меня назвал, бл*дь? — орёт 27-й, толкая меня сзади.

Судья вмешивается и отправляет 27-го прочь.

Тайлер воет от хохота, когда я хватаю его за руку и тащу за собой к бортику, чтобы поменяться на последнюю смену. Нам нужно всего лишь три минуты сохранять лидерство, которое я только что отвоевал нам, и избежать пенальти. Тогда мы выиграем серию и перейдём на следующий этап плей-оффа.

Роб скользит рядом со мной, всё ещё еле сдерживая смех.

— Лучшее, что я когда-либо слышал на льду.

Я улыбаюсь, крутя в руках капу и чувствуя облегчение, ведь я забил очередной гол и проматерил этого придурка. Я почти у бортика, когда встречаюсь взглядом с Фрэнки, которая снова хмурится. Бросив капу, я ослепительно улыбаюсь ей. Внезапно её глаза раскрываются шире, руки встревоженно машут. Я оборачиваюсь через плечо и проворно ускользаю, успевая увернуться от правого хука 27-го. Просвистев мимо меня, он врезается в бортик и падает на лёд.