— Я здесь и готова к плодотворной работе! Обещаю, что не подведу. Буду танцевать, пока не упаду! Если упаду, буду дергаться!

В прямом смысле. Как-то бок нехорошо побаливал. Тот самый, где аппендицит заговоренный. А мы, между прочим, на уроках истории древних цивилизаций проходили, что раньше бабки такие были, которые могли природную искру использовать. Так что они только не заговаривали! Даже лежачих больных на ноги ставили! Некоторые, конечно, заговаривали только зубы — шарлатанов и в наше время полно — но задокументированные факты чудес тоже остались. Поэтому меня всегда смущало — неужели сегодня, когда цивилизация раскрыла искру внутри себя, нельзя придумать способ лечить болезни, не делая операций? Ну, подумаешь, кишочка там прибалдевшая. Успокоить ее и все? Нет. Этим хирургам лишь бы резать! Разумеется, Максу я не стала ничего рассказывать ни о больном аппендиксе, ни о роли Харви в моем опоздании.

— И, пока ты такой лапочка… Ничего, что я пригласила на выступление брата и сестру?

Перевела взгляд на парящие в воздухе ложи. Сейчас они видимые, а когда поднимается занавес и выключается свет — становятся прозрачными, чтобы зрители за ними могли наслаждаться постановкой. Вообще это один из самых больших залов Арт Паласа: три тысячи мест, четырехуровневые балконы, настоящий оркестр в оркестровой яме. По коже пробежали мурашки, когда глянула на освещенную сцену. Туда, где мне предстоит прожить чужую жизнь, обнажить свои чувства, продемонстрировав их если не всему дистрикту, то всем, кто придет на постановку точно. Но в этот вечер я буду танцевать лишь для одного мужчины — моего дедушки…

— И тот гость… Он мне не друг. Это мой дедушка.

Макс открыл было рот, но не нашел слов.

— Я узнала об этом случайно и совершенно недавно. Хочу, чтобы ты понимал, я невероятно благодарна тебе за эту возможность. По-настоящему. От всей души. Ему осталось не так долго, и за возможность станцевать для него я бы отдала многое.

— Я не прошу многого. Только время и труд, — уже мягко и по-доброму произнес мужчина.

— Я вся твоя! — он приподнял бровь. Твоего ж аркха, как неоднозначно прозвучало! — В смысле, как постановщика. Не как мужчины. Ну, то есть… Давай репетировать?

— Поднимайся на сцену. Настроим свет под тебя и пройдемся с самого начала.

Я активно кивнула, затем приняла обезболивающее и еще какие-то таблетки, на тюбике с которыми Григорий дружелюбно написал «Чтобы сразу не померла», после чего завязала пуанты и поднялась на сцену. Макс расщедрился и отпустил массовку на перерыв, предупредив, чтобы много не ели и далеко не разбредались. Мы остались втроем.

Я. Он. И освещенная сцена.

А еще три тысячи пустующих бархатных кресел, на которых через десять часов рассядутся зрители. Они придут за новыми впечатлениями, за эмоциями, за возможностью прожить чужую жизнь, порадоваться и погрустить вместе с героями. Они все будут смотреть на меня, но жить историю я буду для одного человека: своего дедушки. Обвела взглядом темный зал, кутающийся в задумчивый полумрак ожидания, и остановилась взглядом на зависшей в воздухе центральной ложе. Пять широких бархатных кресел, столики для напитков и закусок, напольные подсвечники. Сейчас было так тихо и спокойно, что не верилось в реальность происходящего. Пока Макс решал какие-то вопросы с администратором, я размялась, прошлась по залитой бело-розовыми лучами сцене и потрогала ладонью пол. Деревянный! Такая редкость, что почти не верится. Узкие шершавые доски, покрывающие всю сцену, идеально подходили для танцев: не скользили, но и не цеплялись. Сделала несколько движений, покружилась в туре, прыгнула жете и осталась довольна. На авансцене сияли софиты, скрывающие от меня первые ряды кресел и стоящего в проходе Ронхарского.

— Как ощущения?

— Непередаваемые! — произнесла негромко, обхватив себя руками, по которым мурашки пошли. Руками! — Лигари не помешает? Не уверена, что их получится замазать…

— У Эллы по сценарию никаких символов на руках нет, — произнес он, легко взбегая на сцену по боковой лестнице и, когда добрался до меня, мягко погладил бледнеющую вязь рун. — Если не получится замазать — оставим. Повеселим прессу.

— Это, вообще-то, наказание фетроя пятого дистрикта!

— Ты уникальная, Ландрин, — улыбнулся Максимилиан. — Лигари, фетрои, большая сцена… Ты становишься роковой женщиной.

Ага. Вчерашний пустынный мертвоед, что пытается взлететь устрашающим аркхом. Вчера мыла полы, а сегодня порхаю по этим самым полам на новеньких атласных пуантах. Мечты сбываются? Или мне нужно знать свое место и занять его, пока не спустили с небес на землю.

— Что, Аллевойская, струсила? — он с вызовом посмотрел на меня, и я вскинула подбородок.

— Не дождетесь! Сегодня мы поднимем зал, или я не Александрин Флер Аллевойская-Сайонелл!

Не пальцем делана! Отец-то, оказывается, родственник правящих пятого дистрикта! Так что я не имею права опорочить нашу фамилию. Ни одну из наших фамилий! Жаль, что мама не сможет присутствовать на моем выступлении…

— В таком случае, с самого начала. Затем отработка сцен с групповкой, после обеда генеральный прогон в костюмах и с массовкой. Ну, а после — гримироваться и дебют!

От слова «дебют» мурашки принялись танцевать лихорадочный танец древних индейцев зумба-юмба по всему телу, а внизу живота проснулись бабочки. Ух! Страшно-то как! Страшно захватывающе!

Погас свет, зазвучала музыка. Сейчас во время репетиции это была запись, но на выступлении и генеральном прогоне аккомпанировать будет оркестр. Но даже записанная мелодия в зале с шикарной акустикой звучала так, что заслушаешься. Тильда оказалась права. Не в том, что я скажу ей спасибо за волдыри и чесотку, а в том, что тело само вспомнит движения. Их невозможно не вспомнить. Их не получится забыть, даже если постараться.

Постановка рассказывает историю двух влюбленных. Первая встреча, яркая, насыщенная, на балу у консула, начинается в танцевальном зале и заканчивается в саду. Питер готов сорвать первый поцелуй с губ юной и влюбившейся в него по уши дочери посла, но их разлучает охрана. Питер — всего лишь помощник адвоката и, по мнению отца Эллы, совершенно не подходит его дочери. Вот только не занимает юную героиню экономика и политика, втайне от отца она танцует блюз, такой же взрывной, светлый и оптимистичный, как сама Элла. Проходят дни, героиня уже не надеется снова встретить парня с ясными карими глазами, в которого влюбилась по уши, но на одной из блюз-вечеринок, куда она сбегает поздно вечером, они сталкиваются вновь. Танцуя в паре, понимают, что чувствуют друг друга, как никто. Они живут танцем, дышат им, продолжают друг друга под музыку, сливаются воедино духом и телом. После такого врозь — подобно смерти. В эту ночь Элла и Питер сбегают из дома, долго скитаются, подрабатывая уличными выступлениями, тем и зарабатывая себе на жизнь. Питер бережет ее, как может, но однажды сильно заболевает. Элла смиряет гордость, приходит в дом отца на поклон, умоляет его спасти любимого. Отец соглашается, если Элла выйдет замуж за градоначальника — в летах, но уважаемого фета, а о Питере забудет раз и навсегда. Не остается выбора у героини — самой ей любимого не спасти.

Оправившись от страшной болезни, Питер узнает, что его Элла вышла замуж. Сердце его разбито и жизнь не мила. Он не желает жить в мире, где нет его Эллы, потому идет на Льдистый утес, чтобы спрыгнуть, но судьба распоряжается иначе, ведь первой туда пришла Элла, чье сердце обливается кровью от вынужденного предательства. Питер успеет схватить возлюбленную прежде, чем та спрыгивает с утеса. Они находят друг друга и понимают, что, несмотря на интриги окружения, социальные статусы и сложности, которыми изобилует судьба, не могут жить врозь. Их сердца связаны навеки. Поцелуй и занавес.

Шуршание тяжелой ткани, отрезающей нас с Максом от пустого зала, отрезвило. Мы стояли в объятиях друг друга и продолжали целоваться. Вот только в мыслях моих был другой. Харви. В них всегда был, есть и будет только он. Мы с Максом есть только на сцене. А, когда закрывается занавес, есть только я и Харви.