— Полюбите меня теперь, Нюничка? — спросил Яшка.

— Какая я вам Нюничка? — воскликнула она, не переставая смеяться.

— А как же вас?

— Надя. Надежда Антоновна Карасева.

— Надичка, стало быть?

— Стало быть… А вас как звать?

— Яковом. Яков Иванович Тпрутынкевич.

— Ка-а-к? Вот смешно!

— Тпрутынкевич! — повторил он. — Так полюбите меня?

— Может быть!

Надя бросила ему многообещающий взгляд и быстро отошла прочь.

* * *

Через несколько дней после описанной сцены наступил день «Веры, Надежды и Любви». Надя в этот день стояла в облаках пара на кухне над лоханью, с засученными рукавами, пела и энергично мылила кальсоны и носки экстерна.

Вдруг она услышала стук и царапанье в двери. Надя отряхнула с локтей пену, подошла к дверям и открыла их.

В раскрытые двери вылетело из кухни облако пара и в этом облаке, как херувим на картине Рафаэля, предстал перед Надей 12-летний малыш — худой, в бараньей шапочке и с лисьей мордочкой. Малыш сей был «скачок» (воришка) Клоп — ученик Яшки Скакуна, специалист по части таскания носовых платков у дам на похоронных процессиях. В правой руке у него был букет из дешевых цветов, а в левой — коробка, завернутая в розовую бумагу и перевязанная голубой ленточкой, и письмо.

— Здесь живет Надежда Антоновна? — пропищал «специалист».

— Здесь. Это — я, — ответила, недоумевая, Надя.

— Извольте, мадам, — и Клоп протянул ей все три предмета.

— Это моей барыне? — спросила Надя.

— Нет, вам.

— Мне?

Надя хотела расспросить Клопа подробнее насчет букета и прочего, но он оставил все это в ее руках и дал плейта (удрал). Вошла хозяйка.

— Что это у тебя? — спросила она.

Надя протянула ей письмо и сказала:

— Ничего не понимаю. Может быть, это вам?

Хозяйка взяла письмо и прочитала адрес, написанный отвратительным почерком:

«Ее высокоблагородию Надежде Антоновне Карасевой».

— Нет, это тебе. Прочитать письмо?

— Прочитайте.

Хозяйка разорвала конверт, вынула розовую бумагу с двумя целующимися голубочками и прочитала:

«Любезная Надежда Антоновна, ангел сердца моего. Сегодня — день „Надежды, Веры и Любви“, а так как вы Надежда, то посылаю вам, как водится у образованных людей, цветы и коробку с рахат-лукумом. Кушайте на здоровье. Будьте сегодня в 8 ч. вечера за воротами. Я имею вам сказать что-то очень важное.

Ваш по гроп жизни

Яков Иванович Тпрутынкевич».

Надя была приятно поражена и вспыхнула.

— Кто он, этот Тпрутынкевич? — спросила хозяйка с улыбкой.

— Знакомый, — ответила Надя.

— Что ж он, ухаживает за тобой?

— Да.

— А кто он? Чем занимается?

— Артельщик в банке.

Хозяйка засмеялась, погрозила ей пальцем и проговорила:

— Ой, Надя! Смотри. Как бы не вляпалась.

— Не беспокойтесь, барыня, — ответила весело Надя и вскрыла коробку.

Надя умилилась при виде нежно-розового, посыпанного, как бы снежком, мелким сахаром, сирского рахат-лукума.

Она дала кусок лукума хозяйке, сама съела кусок, поставила цветы в горшок с водой и принялась за кальсоны и носки экстерна с удвоенной энергией.

Надя сияла. Яшка совсем очаровал ее.

«Такой образованный, расположительный, добрый, — думала она о нем.

— Непременно выйду сегодня за ворота и поблагодарю его».

И она с нетерпением стала ждать вечера.

* * *

Надя ровно в 8 час. вышла за ворота и была встречена Яшкой.

— Получили? — был его первый вопрос.

— Получила, — ответила Надя. — А какой вы добрый.

— Это, Надежда Антоновна, еще ничего! — сказал Яшка и стиснул ее руку. — Дайте время. Потом узнаете, какой я добрый. А у меня просьба к вам. Едемте в это воскресенье в сад трезвости. Послушаем Каткова.

— А что это за сад?

— Хороший сад. Там все трезвые люди гуляют. Очень весело там.

— А Катков кто?

— А вы не слышали его?

— Н-нет.

— Да неужели? Ай-ай-ай! Как вам не стыдно. Он куплетист и балалаечник. Да его вся Одесса знает.

Наде сделалось неловко за свое невежество и она покраснела.

— А потом, — продолжал Яшка, — поедем до «Гамбринуса». Слышали за «Гамбринуса»? Очень хорошее заведение. Публика там очень деликатная бывает. Матросы, кочегары, боцманы, механики. Заведение в погребе находится, и все в цветах и картинах. Публика сидит на бочонках, пьет пиво и ест сосиски и бутенброды. А какая хорошая музыка там. Там есть скрипач. Вот так молодчина! Сашкой зовут его. Соловья на скрипке представляет, козла, корову. Так поедем?

Надя задумалась. То что Яшка предлагал ей, было очень заманчиво и ново.

— Хорошо, — согласилась она.

— Ну вот!.. А сейчас пройдемся немного. Может быть, милинаду (лимонаду) выпьете?

— Мерси вам… Мне надо белье квартиранта окончить.

— А ваш квартирант кто?

— Какой-то «голодающий». Одна пара белья у него и одна сорочка.

Яшка расхохотался и спросил:

— А он не пристает к вам?

— Пристает… Слюнявый такой. Да я близко не допускаю его… Прощайте!

— Прощайте!

Надя юркнула назад в ворота, а Яшка, нахлобучив картуз, пошел в трактир. Товарищи, увидав его, спросили.

— Скоро поставишь пиво?

— Скоро, — ответил он загадочно.

VI

СЛАДКО ПЕЛ СОЛОВУШКА

Сладко пел Яшка. Так сладко, что у Нади голова закружилась…

В воскресенье, убрав комнаты, сварив обед и перемыв потом посуду, Надя надела свое праздничное платье — зеленую юбку, красную с цветочками кофту — повязала голову шелковой косынкой с отпечатанным на ней портретом о. Иоанна Кронштадтского, натянула на руки серые замшевые перчатки, подаренные ей хозяйкой, взяла в руки красный зонтик и вышла за ворота.

У ворот, по случаю воскресенья, находились в сборе все няньки со двора с хозяйскими сопляками на руках и без оных. Все группировались вокруг дворничихи Елены — дамы весьма жалкой, крайне обиженной судьбой и слезливой, с треском лузгали семечки, рассказывали наперебой о своих господах-идолах, об их скопидомстве и тайных пороках, смеялись над прохожими и скверными словами ругали и пощипывали своих ерзающих сопляков.

— И когда на тебя черная немочь нападет, сука ты окаянная! — ругала своего сопляка злая, как овчарка, Дуня, называвшая его дома перед светлым ликом мамаши «лялечкой и котиком».

Надя поздоровалась с дворничихой, игравшей среди нянек роль авторитета, за руку, а остальным слегка кивнула головой.

— Какая ты нынче красавица, — сказала дворничиха Наде.

Надя зарделась.

Бедно одетые, грязные и некрасивые няньки посмотрели на нее с завистью. У Дуни от зависти в горле засел какой-то твердый ком и она чуть не задохнулась.

— Гулять собралась? — спросила покровительственно дворничиха.

— Да, Елена Сидоровна.

Надя ответила безо всякой рисовки. Но Дуня ехидно и довольно громко заметила:

— Ишь. Ломоты строит.

— Сама идешь или с кавалером? — продолжала расспросы любознательная дворничиха.

— С кавалером. Он должен сейчас быть.

— А он хто? Хвельфебель, примером сказать, писарь или приказчик?

— Артельщик. Он в банке служит.

Дуня сострила:

— Артельщик, только с другой стороны.

Няньки прыснули.

— Ну чего?! — накинулась на них дворничиха. — Завидно вам?!

— Вот еще! — воскликнула Дуня, вскинула плечами и дала хорошего леща своему сопляку.

— Должно быть, в сад пойдете. Театр смотреть будете, танцевать, сахарно-мороженно есть, пиво пить, — обратилась опять дворничиха к Наде.

— Да, в сад пойдем.

Дворничиха глубоко вздохнула, сложила на груди оголенные до локтей и красные-красные, как бурак, от многолетней стирки, руки, покачала головой и плаксиво протянула: