— Хочу, — отвечала она с закрытыми глазами и блаженно улыбнулась.

Она находилась в забытьи несколько минут, потом вдруг открыла глаза, истерически разрыдалась, забилась в руках Яшки, как пойманная птица, и залепетала:

— Что ты со мной сделал?

Яшка нахмурил брови я сердито сказал:

— Та ну, зекс (молчи)! Чего тарарам (шум) делаешь. Я тебе бабки (лупки) дам и из дрожек выкину.

Надя притихла.

X

КОРОЛЬ ЛИР

После описанной ночи, Надя бросила хозяйку и сделалась барохой Яшки.

Яшка сдержал свое слово. Он одел ее как «принцессу». И Надя, как предвидел Яшка, возбудила сильную зависть в барохах его товарищей.

У Соньки Боцман, Лельки Кособокой, Маньки Кондуктор и Нинки Добровольный флот глаза лезли на лоб и лица делались зелеными, когда Надя важно шествовала по улице в новенькой гейше цвета кофе с молоком на пунцовой подкладке, с атласным ридикюлем в руке, под белоснежной вуалью с бархатными мушками, распустив над широкой бархатной шляпой с большой никелированной пряжкой и страусовым пером фиолетовый зонтик и высоко подобрав шелковое платье, под которым всеми цветами радуги отливала канифасовая «миньон»-юбка с золотистыми оборками и блестели лакированные ботинки на высоких каблуках с пуговичками.

И доставалось же из-за нее их сожителям — Яшкиным товарищам-скакунам.

Сонька Боцман, как чума, грызла Мишку Фонаря.

— Погляди, как одета бароха Яшки. Как принцесса. Гейша у нее, шляпа, зонтик, колеса^[15] на высоких подборах с пуговичками. А я? Второй год живу с тобой и за все время ты одно платье мне сделал. Срам какой. А я тебе верой и правдой служу. Когда надо, на цинке (на страже) постою тебе. По крайней мере, пользу приношу. А она (Надя) что? Ни бе, ни ме.

В это самое время Лелька Кособокая пилила своего друга сердца — Степу Замка.

— Как тебе не стыдно. Ты такой же Степа, блатной (ловкий вор), как и Яшка. Слава Богу, и на грант кого угодно возьмешь, и сблатовать (украсть) первый сорт и мех (живот) кому угодно открыть. А я, бароха твоя, как одета? Как та, что на бирже стоит и поноску тащит. Смотри. Колеса мои совсем развалились.

Манька Кондуктор тоже плакалась на свою судьбу перед Гришкой Контрабасом:

— И зачем я, такая несчастная, на свет уродилась? Зачем я спозналась с тобой? Зачем я через тебя честных правил решилась? Боже мой, Боже мой! На кого я теперь похожа? А было мне хорошо. Служила я у колодочного надзирателя за кухарку. На базар идешь и у тебя завсегда полтинник в кармане остается. Я могла собрать себе деньги и замуж за письмоводителя или за извозчика выйти.

А Нинка Добровольный флот поставила ультиматум Феде Свистуну:

— Ежели ты мне к завтрешнему дню не предоставишь гейши и колес на пуговичках, — адью тебе. Ну тебя к лешему. Я баба клевая. Меня всякий в бароху возьмет.

Бедные скакуны. Совсем житья им не стало от их завистливых барох и они накинулись с претензиями на Яшку:

— И что ты сделал с нами?! Нарядил свою бароху в шляпку, гейшу. Наши грызут нас. Подавай им тоже гейшу и колеса на пуговицах.

— А я почем виноват? — ответил Яшка с довольной улыбкой.

И назло барохам их, он пошел в меховой магазин и купил Наде еще собаку (горжетку) с головой, ушами, хвостом и всеми четырьмя лапами.

* * *

Яшка, как только Надя бросила хозяйку, устроил ее на квартире у своей доброй знакомой Ханки Круглой сироты — покупщицы краденых вещей. Ханка отвела ей небольшую, но уютную комнатку.

Яшка оклеил комнатку голубыми обоями и уставил ее красивой, хотя и подержанной мебелью. А потом натаскал откуда-то вазоны с тропическими растениями — фикусами и кактусами, расшитые полотенца, картины, кисейные занавеси, шарманку и клетку с двумя канарейками. И Надя зажила, как настоящая принцесса. Она вставала в 11 часов утра. К этому часу на столе уже мурлыкал новенький медный самовар и стояли крынки со свежими сливками и сметаной, масло, душистый хлеб, сдобные, яйца, мандаринки и прочие дары природы. Дары эти приносили ей со всех концов города — с Привозной площади, Пересыпи, Николаевской дороги, Тираспольской заставы, Нового, Старого и Греческого базаров — юркие блотики и кодычки (воришки), прилежные ученики Яшки — Клоп, Пистолет, Дюк и Орех.

Надя, понежившись несколько минут под байковым одеялом с крупными перламутровыми пуговицами в широкой белой наволоке, слезала с постели, влезала в турецкие туфли с круглыми носками и нежный капот в кружевах, садилась за стол, выдувала одна полсамовара и съедала все сдобные и уйму сливок и масла.

Яшка в это время «скакал» с воза на воз, батал и каждые четверть часа посылал Наде с блотиками своими то жирного индюка, то кусок сала, то ящик с макаронами, то мужицкий кожух, начиненный блохами, то корзинку с яйцами, то солдатские желтые сапоги. Блотики, принося ей то или другое, неизменно говорили:

— Вот, Яков Иванович послал вам и велел кланяться.

— Он купил? — осведомлялась Надя, не знавшая еще о благородной профессии ее рыцаря.

— Да, купил, — врали, не заикаясь, блотики и расставляли принесенное по углам.

Блотики однажды натаскали столько всякой всячины, что комнатка сделалась похожей на лавочку экономического общества. За недостатком места пришлось бочонок с нежинскими огурчиками, лоханку с мочеными яблоками и корзинку с «кабаковыми» семечками поставить на кровать.

Надя положительно растерялась и когда Клоп потом, пыхтя и обливаясь потом, приволок еще рыжий чемодан да большой парусиновый зонт, сбатанные Яшкой у проезжего гражданина заштатного города Маяки, она всплеснула руками и завопила:

— Еще?! И куда я все это дену?!

— А вот сюда, — ответил Клоп, вытер рукавом свой нос и взвалил чемодан вместе с зонтом и плащом на лоханку с мочеными яблоками.

Вечером Надя имела по этому поводу разговор с Яшкой.

— И на что все это нам? — спросила она. — К чему этот чемодан, кожух с блохами? Черт знает, на что деньги проводишь.

— А я иначе не могу, — ответил Яшка. — Слабость такая. Пройти мимо чего-нибудь не могу, чтобы не купить.

Волей-неволей Наде пришлось помириться с оригинальной слабостью Яшки.

Покончив с чаем, Надя надевала гейшу, шляпу и отправлялась на Колонтаевскую улицу к одному гитаристу — брать, по настоянию Яшки, уроки на гитаре, к которой имела сильное влечение, и уроки пения, а потом отправлялась к своей экс-хозяйке, рассказывала ей о своем житье-бытье, чем вызывала в хозяйке большую зависть, и игралась с Феденькой, который больше не тыкал ей в зубы фиги и не запускал в нее самоварным краном, так как Надя задабривала его подарками.

От хозяйки она шла домой и плотно обедала. А вечером являлся домой Яшка, сбрасывал свой «рабочий» костюм, — голландку, полосатые штаны «от У. Ландесмана 42» и картуз, и одевался вполне по-европейски, и они вдвоем отправлялись к «Гамбринусу» послушать Сашку, в ресторан Макаревича или в театр попечительства о народной трезвости, в зал Болгарова.

В театр они ходили довольно часто, так как Яшка, кто бы мог поверить, был ярым театралом. Не удивительно ли? Но удивительнее всего, что Яшка предпочитал классические пьесы, трагедии, мелодрамам и комедиям. Он питал особую страсть к трагедиям и насколько велика была эта страсть, можно судить по тому, что он 10 раз видел «Разбойников», 8 — «Дон-Карлоса», 15 — «Гамлета» и 20 — «Короля Лира».

«Двух сироток» же, «Семью преступника» и «Парижских нищих» по одному и два раза только.

Из всего этого читатель может заключить, что Яшка был поклонником классицизма. Да и как же иначе? Но такое заключение будет ложным, так как его тяготение к творениям Шекспира и Шиллера объяснялось исключительно его удивительной практичностью. Он любил трагедии просто потому, что они, не в пример мелодрамам и комедиям, собирали в театр чистую и более зажиточную публику с… хорошими бимборами (часами) и портсигарами.