Мама вздохнула, хотела еще что-то сказать, но я уже закрыла за собой дверь.

Прежде чем завернуть за угол, я обернулась: мама стояла у окна, смотрела мне вслед. Сколько помню себя, мама всегда, зимой и летом, стоит у окна, провожая меня взглядом. Так было, когда я училась в школе, так и теперь, когда я работаю.

В парке начальник колонны обрадовал меня:

— Готовься, Катерина, не сегодня-завтра подойдет твоя очередь на «новичка».

«Новичком» таксисты называют «Волгу ГАЗ-24». Разумеется, каждому охота поскорее получить «новичок». В ближайшие два-три года новые «Волги» будут уже решительно во всех парках, а покамест на них еще очередь.

Я работаю в таксомоторном парке скоро два года. Ни одной аварии за все двадцать три месяца, правда, раза два пришлось посидеть на лекциях в ГАИ: это тогда, когда случились нарушения, один раз из второго ряда рванулась налево, в другой — поехала на красный свет.

И старшины попались, как назло, оба несговорчивые. Как ни уламывала их, ничего не получилось. Штраф не взяли и талон не прокололи, а все одно — на лекцию направили.

Побеседовав с начальником колонны, я села в свою «дымку» и поехала неторопливо по Кутузовскому. «Дымкой» я называю мою машину за ее цвет, дымчато-серый, который мне очень нравится. Такого же цвета был у нас пес, помесь дворняжки с сеттером, его тоже звали Дымкой. На редкость умная была собака, понимала все с одного взгляда.

Больше всех Дымка была привязана к отцу. Стоило ему хлопнуть дверцей лифта, как Дымка начинала прыгать и восторженно лаять. В какое бы время отец ни явился, Дымка ждала его, лежа на пороге.

И отец ее любил и ходил с нею гулять, даже в самый сильный дождь, когда мы с Маськой не решались и носа высунуть на улицу.

Когда отец ушел, Дымка несколько дней ничего не ела, лежала, уткнув мордочку в лапы, и не откликалась, не поворачивала головы, даже если мы предлагали ей самую ее любимую еду — сахарную говяжью косточку.

Мама говорила:

— Дымка все ждет…

А Маська как-то спросила:

— Ты тоже ждешь папу, мама?

— Нет, — сказала мама, — не жду…

Но я-то знала, мама думает, отец еще вернется. Однако прошло без малого четыре года. Отец не вернулся. И ни разу за все время не пришел к нам, позабыв о том, что у него две дочери, как не было нас на свете. Каждый месяц мы получаем от него перевод по почте, и все.

Я ехала по Кутузовскому. Народу на улице было еще немного, и большинство, как я понимала, не из тех, кто ездит в такси. Возле гостиницы «Украина» я замедлила ход, здесь обычно может наклюнуться пассажир.

Так и есть. Две женщины одновременно окликнули меня.

— Во Внуково, — сказала пожилая, а другая, значительно моложе, похожая на кореянку, добавила:

— Давайте с ветерком, девушка…

Мне думается, быстро ездить предпочитают все, независимо от национальности. Только пенсионеры, садясь на заднее сиденье, обычно просят:

— Нам, в общем, некуда торопиться…

Должно быть, чем человек старше, тем он больше дорожит жизнью. Впрочем, пенсионеры не понимают одного: если ездить с умом, то быстрая езда вовсе не опасна. Во всяком случае, можно ехать в час по чайной ложке и тоже угодить в аварию. Это уж как пить дать.

Первое время, когда я только взялась за баранку, мне было тяжко. Я все время была напряженной, только об одном думала, как бы не нарушить, как бы не столкнуться или, чего доброго, не врезаться в столб или в другую машину. А теперь уже я привыкла, освоилась, веду машину спокойно, слушаю, что говорят пассажиры, и, бывает, сама вмешиваюсь в разговор. Мама считает, что у меня общительный характер. По мнению Маськи, даже чересчур общительный.

Моя «дымка» мчалась вдоль набережной. Люблю эту дорогу, она какая-то удивительно праздничная, нарядная, в ней как бы отразились приметы Москвы, старой и новой: слева золотятся купола Новодевичьего монастыря, внизу раскинулась чаша Лужников, а справа — Москва-река.

Позади меня обе женщины болтали без умолку. Пожилая говорила:

— Я уверена, мне этот костюм подойдет. Он просто-напросто создан для меня.

— Бесспорно, — согласилась молодая, а та продолжала:

— Только, я думаю, надо будет оторочить цветной каймой, и это будет гениально. Представляете себе, на синем фоне малиновая кайма, здесь бантик, и шея открытая вот до сих пор!

Я глянула в зеркальце. У нее было костистое, изможденное лицо в морщинах, желтая кожа, на шее сплошные складки.

Я подумала: «Никакая кайма, даже самая размалиновая, тебе не поможет!»

Молодая сказала:

— Мне больше нравится строгий спортивный стиль.

Она была красиво одета — синие брюки, белый жакет, на спине хлястик. Мне бы тоже пошел белый жакет с хлястиком на спине.

Но такой костюмчик, будь здоров, наверно, стоит всю сотню, а то и больше. Конечно, я могла бы, если бы уж очень хотела, купить себе брючный костюм, но летом, как и обычно, предстоят большие расходы: Маська собирается ехать в строительный отряд, придется дать ей с собой денег, а маму надо отправить в дом отдыха хотя бы на двенадцать дней, мама до того измоталась с нами двумя…

Стало быть, брючный костюм подождет до поры до времени.

Я везла, как они и просили, с ветерком. Обе ехали встречать какую-то делегацию из Риги.

Дали мне сверх счетчика тридцать пять копеек.

Первое время, когда пассажиры давали «на чай», я смущалась, резко отказывалась. А потом вроде привыкла. И все равно как-то каждый раз неудобно. Помню, однажды меня остановил молодой человек, весь, от подбородка чуть не до самых глаз, заросший рыжеватого цвета бородой. Коротко сказал:

— В Сокольники, клуб Русакова.

И мы поехали, и, когда остановились перед клубом, он дал мне серебряный юбилейный рубль «сверху».

Я машинально проводила его взглядом и вдруг узнала по спине. Это был Костя Каштанов, с которым мы учились в одном классе, у него уже в ту пору была на редкость выразительная спина, массивная, чуть согнутая, словно бы несущая на себе не видимую никому тяжесть, и я крикнула:

— Костя, привет!

Он мгновенно обернулся, подошел ко мне.

— Неужели это ты, Катя?

— Не узнал? — спросила я. — Наверное, я сильно постарела?

Он честно признался:

— Я не обратил на тебя внимания.

Я рассмеялась, сама понимая, что смеюсь притворно.

— С каких пор ты не обращаешь внимания на девушек?

Он замялся, потом сказал:

— На шофера такси обычно не смотрят…

Костя был у нас в классе самый прямой и правдивый. Не мог солгать даже тогда, когда ложь была бы во спасение. Я видела, что он спешит, и первая сказала:

— У меня времени в обрез, надо план выполнять.

— Почему ты не пошла в институт? — спросил он. — Ты же была такая способная!

— А ты пошел?

Он кивнул. Лицо его казалось виноватым, словно он извинялся за то, что пошел в институт.

— Где же ты учишься?

— В МЭИ, на факультете электроники. А ты вроде собиралась на биофак?

Я не хотела встречаться с ним глазами и все же не сумела избежать его взгляда. Я прочитала в нем откровенное сочувствие, а это мне особенно не по душе.

— Ладно, — сказала я. — Мне пора.

Он довольно неуклюже попытался скрыть свою радость от того, что кончился этот неловкий, стесняющий его разговор.

— Привет, — сказал. — Позвони когда-нибудь…

И тут я вспомнила о серебряном рубле, который он дал мне.

— Вот что, — сказала я. — Возьми-ка свой юбилейный обратно.

Он покраснел до того, что казалось, даже борода его вспыхнула.

— Прости, Катя, честное слово, я как-то не подумал…

Я сунула ему его юбилейный, дала газ и рванулась к Преображенке. И дорогой вспоминала о Косте, о том, как он смутился и как, должно быть, немилосердно ругает теперь себя за этот дурацкий рубль.

Уже стало жарко. Над березами и тополями Внукова то и дело проносились самолеты. Мне еще не довелось летать в самолете. А хорошо, бы, наверно, сесть в такой вот Ту-104 и полететь под самые облака, куда-нибудь на край света…