Он вернулся спустя примерно минут тридцать. Она встала навстречу:

— Ну, как? Можно идти?

— Нет, — ответил он. — Врач запретил, сегодня его нельзя видеть.

Он не сказал о том, что отцу вдруг стало хуже и его перевели в реанимацию.

Лицо ее заметно вытянулось.

— Папа не хочет меня видеть? — она почти выкрикнула эти слова, — Не скрывай от меня, скажи правду!

— Он не знает о вас, — ответил Подходцев. — Я ему еще ничего не успел сказать.

— Клянись, что говоришь правду!

Проходившая мимо сестра удивленно взглянула на нас.

— Тише, — остановил ее Подходцев. — Вы же в больнице…

Она послушно, чуть испуганно закивала головой:

— Да, да, я понимаю, прости…

— Его перевели в другую палату.

— А что? — спросила она. — Это так надо?

— Нет, — сказал Подходцев, уже не пытаясь как-то подготовить ее. — Вчера у отца ухудшилась кардиограмма, появились боли в сердце, и его поэтому перевели в реанимационное отделение.

— А это опасно? — спросила она. — Для него опасно?

Подходцев пожал плечами:

— Кто может сейчас что сказать? Время покажет…

Она тихо повторила:

— Время покажет.

Вынула из сумочки не очень свежий платок, вытерла глаза, сперва один глаз, потом другой.

— Что же мне теперь делать?

Сейчас она казалась уже совсем старой, множество мелких морщинок прорезали ее щеки, некогда тугие и нежные, разбежались вокруг висков, возле рта.

«А ведь она выглядит чуть-чуть моложе отца, — подумал Подходцев. — Почти ровесницей ему…»

— Почему ты молчишь? — спросила Анастасия Эдуардовна. — Я же спрашиваю тебя, что мне теперь делать?

— Как что? Поедем обратно, на дачу, вы останетесь на даче, а я поеду обратно в город, у меня кое-какие дела в городе…

— А ты не против, если я там останусь? — все еще красивые глаза ее смотрели на него с непритворной боязливостью.

Лиля, жена Подходцева, сказала о ней как-то: «Мадам (она иначе не звала ее) постоянно играет, то она заботливая жена, то рачительная хозяйка, то наивное, доверчивое существо, то этакий попрыгунчик-шустрик, то опытная деловая женщина, то лирическая героиня. Одним словом, не сразу раскусишь, какая она на самом деле». — «А ты как думаешь, какая она на самом деле?» — спросил Подходцев. Лиля ответила искренне: «Не знаю, не пойму ее никак. — Потом, однако, подумав, добавила: — Впрочем, знаю, она — артистка, всегда играет и сама верит в ту роль, которую играет в этот момент…»

Выходит, возможно, она и сейчас играет? И эти ее слезы, и подавленный вид, и печальные, боязливые глаза — всего лишь игра, одна игра и только?..

Так думал Подходцев, а она смотрела на него пристально, как будто бы понимала, о чем он думает.

— Я тебе вот что скажу, — она начала негромко, но так, что он услышал. — Вот в чем дело, мне жить негде. Я ушла от Вадима, решительно ничего не взяла с собой, все бросила, и квартиру и вещи, ничего мне не нужно было, только об одном думала — скорее к Илюше, опять быть вместе с ним…

Так ли оно было на самом деле или не так? Кто знает. Одно было ясно: на старости лет она осталась одна, бесприютная, беспомощная, без близкого человека, без специальности и, наверное, без денег.

Единственный близкий человек, который мог бы пожалеть и принять ее, тяжело болен. А больше никого на всем свете.

Подходцев не мог не удивиться самому себе. Что это с ним? Неужели жалеет эту женщину, причинившую отцу столько страданий? Откуда в нем это христианское всепрощение, или он в конечном счете стал сентиментальным, излишне доверчивым?

Лиля не раз говорила ему: «Твоя вторая главная профессия — ошибаться в людях. И запомни одно: ты ошибаешься в них потому, что веришь каждому слову». — «А ты призываешь меня к недоверчивости?» — спросил он ее как-то. Она, не задумываясь, ответила: «Да, именно так, для твоего же блага. Потому что, чем больше ошибок, тем больше разочарований, а разочарования — это лишний шрам на сердце…»

И все-таки, несмотря ни на что, ему было жаль женщину, которая стояла теперь рядом с ним и смотрела на него вопросительно-боязливо: «Что будет со мною? Куда мне деваться?»

И он ответил на ее безмолвный вопрос:

— Вы останетесь жить у отца, на даче, останетесь, что бы ни случилось, я уверен, когда я скажу отцу о вас, он, безусловно, согласится со мною…

Глаза ее мгновенно налились теплым, греющим блеском, слабая улыбка мелькнула на лице.

«Должно быть, это все, что ей надо, — подумал Подходцев. — Иметь крышу над головой, иметь дом, теперь это уже самое для нее главное».

Но, сколько бы он ни думал, как ни уговаривал себя, он не мог победить возникшей к ней жалости.

«Лиля наверняка скажет: еще одна ошибка, которую трудно будет исправить, — мысленно он увидел насмешливые глаза Лили, ироническую складку рта, — еще одна ошибка, да, пускай ошибка, которую не исправить. Отец, я знаю, поступил бы так же, я не сомневаюсь, только так…»

Он посадил ее в машину, включил зажигание:

— Поехали?

Она кивнула:

— Поехали.

Всю дорогу оба молчали, думали каждый о своем, а может быть, оба об одном и том же.

Машина остановилась у калитки. Лайма бросилась навстречу Подходцеву, виляя хвостом.

— Лайма, — сказала Анастасия Эдуардовна. — А ко мне что же?

Лайма виновато постучала хвостом о землю, однако не подошла, а побежала вперед, к даче.

Анастасия Эдуардовна скинула плащ, повесила его на гвоздик, за дверью террасы, потом уже по-хозяйски прошла на кухню, поставила чайник:

— Сейчас будем чай пить…

— Пейте сами, я не могу, тороплюсь, — сказал Подходцев.

— Как, едешь обратно, в Москву? — удивленно спросила она.

Он кивнул:

— Угадали.

— Зачем же ты ехал сюда, на дачу, если знал, что тут же отправишься обратно?

Он ответил:

— Надо было вас отвезти…

Чуть приподняв голову, она посмотрела на него, словно впервые увидела:

— Так вот ты какой…

Было непонятно, что она хотела этим сказать. Впрочем, он и не вдумывался, спешил поскорее уехать обратно.

— Между прочим, — заметила она, — я бы могла доехать и на электричке.

— Безусловно, — согласился Подходцев. — Но уж так получилось, на машине вроде бы быстрее…

Он вынул пачку сигарет, закурил. Взглянул на нее, но на этот раз она не просила закурить.

— Значит, так, — сказал он. — В холодильнике есть мясо, окуневое филе, в чулане картошка, капуста и яблоки. Кроме того, есть мука, рис, гречка, это все на кухне, в шкафчике, и немного постного масла.

— А сливочное? — спросила она. — Я бы хотела приготовить для Ильи что-нибудь вкусненькое…

Задумалась на миг, потом лицо ее оживилось:

— Я ему сделаю оладьи с яблоками, благо есть мука и яблоки. Илюша очень любил оладьи с яблоками. Только хорошо бы на сливочном масле, он не выносил подсолнечного.

«Помнит, что любил отец, — удивился Подходцев. — Надо же так…»

Лиля, ироничная, всегда во всем сомневающаяся, щеголявшая своей недоверчивостью, наверное, сказала бы: «Дешевая игра, цена копейка! Неужели не видишь?» — «И не хочу видеть, — мысленно ответил ей Подходцев. — Все-таки, по-моему, лучше верить, чем не верить…» — «Ты — вылитый отец, — наверное, заключила бы Лиля. — Отец тоже всегда всем верил, а что в результате?» Очевидно, так Лиля закончила бы этот воображаемый разговор, что ж, он охотно дал бы ей возможность оставить последнее слово за собой. Пусть будет так, пусть, но он не уступит. Он знал, отец тоже верил и всегда, до последнего своего часа будет верить. Ошибаться, клясть самого себя на чем свет стоит, снова верить и снова разочаровываться. Ничего не поделаешь, значит, так суждено им обоим, и отцу и сыну…

— А ты стал походить на Илюшу, — сказала Анастасия Эдуардовна. — Вот сейчас, вполоборота, вылитый Илюша, и взгляд такой же.

— Возможно, — согласился Подходцев. — Вам виднее, как-никак мы с отцом довольно близкие родственники.

Она улыбнулась, как ему показалось, деланно. И вправду, не до улыбок сейчас ни ему, ни ей. Подошла ближе к нему, спросила: