Особенно усердствовал здоровяк. Правда, его товарищ с перевязанной рукой не отставал от него.
Уж как они потешались друг над дружкой! Как изощрялись во всевозможных остротах, стремясь превзойти один другого…
Кажется, если бы было можно, они бы прошлись колесом по вагону в честь своей случайной соседки.
И только тот, некрасивый, невзрачный, сохранял ироническое, отсутствующее выражение лица, дескать, что мне до вас до всех, вы для меня ровным счетом ничего не значите…
Девушка ежилась, пожимая плечами, улыбалась, порой даже хихикала, должно быть сознавая себя королевой, желанной и недоступной, потом вдруг воскликнула:
— Это что, уже «Библиотека»?
И мигом вскочила с места.
Юноши, оставленные ею, одинаково грустно проводили ее взглядом.
Печальнее всех глядел ей вслед самый некрасивый, должно быть скрывая от товарищей, что внезапно влюбился в нее.
А я подумала, что девушка, выскочив из вагона, может быть, упустила случай, который сам плыл ей в руки?
И может, быть, именно с кем-то из троих, со здоровяком в кожаном пальто или с другим, в нейлоновой куртке, а вернее всего, возможно, и с самым из них некрасивым, она могла бы быть счастливой…
В молодости на моем счету было много упущенных возможностей, я пропускала их одну за другой.
Кто знает, вдруг и эта девушка решила, что одной возможностью больше или меньше дела не меняет?
Впрочем, судя по ее лицу, по простеньким, не очень выразительным глазам, она не слишком-то часто предпочитала размышлять о перипетиях своей жизни…
Потом я села на освободившееся место, рядом с молодой женщиной и с мальчиком, должно быть ее сыном, лет шести на вид.
Она была миловидна, чудесная кожа, нежная и белая, умело подсиненные веки, хорошие густые волосы, на которые была накинута тонкая шерстяная косынка.
Она поправила малышу воротник пальто, и я увидела обручальное кольцо, но не на правой, а на левой ее руке.
И тут в голове моей возникла история: у нее недавно умер муж, может быть, он был летчик, погиб в авиакатастрофе или просто умер от болезни, и потому она носит кольцо теперь на левой руке…
Живет она одна с сынишкой, и мальчик постепенно забывает об отце, хотя время от времени вдруг спросит:
— Где папа?
И она не знает, что же ему сказать, и даже рада, когда видит, что он постепенно забывает…
И все-таки ей грустно, потому что может статься и так, что он и вовсе перестанет вспоминать об отце…
Я пристально вглядывалась в нее, мне казалось, что я все правильно вычислила, но тут она повернулась ко мне лицом, спросила напрямик:
— Послушайте, у меня что-то не в порядке?
— Что? — переспросила я. — Что не в порядке?
— Уж и не знаю что, — она усмехнулась, блеснули мелкие, как у белки, зубы, и вдруг все ее лицо разом изменилось, стало хищным, отталкивающим, а история, которую я ей придумала, внезапно показалась мне начисто фальшивой и нереальной.
Что за фантазии иногда приходят мне в голову!
Мысленно я хорошенько выругала себя, а вслух сказала:
— Нет, нет, все у вас в порядке, просто я задумалась и машинально, совершенно машинально смотрела на вас…
Она скривила губы, может быть, хотела сказать что-то язвительное, но передумала, схватила сына за руку и вскочила с места.
Из окна вагона я еще раз увидела ее с мальчиком, она стояла на перроне, держа мальчика за руку, выражение ее лица было сердитым, напряженным, и мне подумалось, что она не поверила мне, я ей была откровенно неприятна, — в самом деле, уставилась на нее, словно увидела невидаль какую, и теперь она ждет следующего поезда, чтобы ехать, но уже без меня…
Когда же наконец я перестану сочинять и выдумывать? Скоро ли настанет конец моим причудам и фантазиям?..
Выйдя из вагона метро, направляясь к выходу, я обратила внимание на большую надпись:
«Выход с противоположной стороны».
«Это наша заслуга, — подумала я, читая немногие слова этой надписи. — Только наша…»
Наверно, так оно и было на самом деле. Года три тому назад мы опубликовали письмо старого машиниста метро, ушедшего на пенсию.
Он писал о том, что надпись, которая часто встречается на станциях метро: «Выхода нет», играет порой роковую роль.
«Ведь до сих пор немало людей, которые верят различным приметам, совпадениям, одним словом, суеверны не по-современному; представьте себе, идет такой человек, у него какое-то житейское затруднение, он мучается, страдает и, случайно подняв глаза, видит словно бы ответ своим мыслям: «Выхода нет».
Право же, даже и вовсе несуеверный человек может расстроиться из-за этой словно бы не случайно попавшейся на глаза фразы».
После опубликования письма старого машиниста газета напечатала еще несколько писем, и вот уже в течение нескольких лет объявление «Выхода нет» на станциях Московского метро заменено на «Выход справа», или «Выход слева», или «Выход с другой стороны».
Как бы там ни было, а газета сделала доброе дело…
В редакции было пустынно. Все давно разошлись по домам. Секретарь главного Алла Тимофеевна встретила меня словно сестру родную:
— Наконец-то, Настенька! А я уж заждалась тебя…
Я спросила:
— Почему? Разве я опоздала?
— Ты мне нужна, просто необходима!
Алла села напротив меня, а я приготовилась слушать.
Мы с нею считаемся приятельницами, хотя, кроме как в редакции, нигде не встречаемся. Алла вообще никого не приглашает к себе с тех пор, как неожиданно выскочила замуж за человека лет на пятнадцать моложе ее.
У нее взрослый сын от предыдущего мужа, у сына — двое близнецов, которых она не называет внуками, а говорит о них просто:
— Мальчики моего Юрки…
В свой черед мальчики не смеют называть ее бабушкой, а только по имени — Аллой.
По-моему, Алла — современный тип бабушки. Теперь бабушки уже не те славные, покорные внучатам старушки, отдающие им все свои оставшиеся силы и всю любовь.
Теперь бабушки прежде всего стремятся выглядеть моложе своих лет, отказываются возиться с внуками по причине постоянной занятости, почти все продолжают работать и стараются не отставать от жизни ни на миг.
Алла именно такая бабушка и есть. Хотя она и малость постарше меня, но не желает сдаваться, одевается в платья кричащих расцветок, носит джинсы, накладывает на лицо щедрую косметику и всерьез считает себя неотразимой.
Впрочем, некоторым мужчинам в нашей редакции она кажется пикантной. Есть в ней этакая чертовщинка, то ли во взгляде карих, нарочито томных, словно бы постоянно усталых глаз, то ли в походке или в пухлом, с чуть вывернутыми губами рте…
Меня она зовет жилеткой — любит плакаться и жаловаться только мне.
— Перед всеми, — говорит она, — я — огурчик, всегда веселая и ухоженная, а перед тобой, как в бане, хочется раздеться и расслабиться…
— Слушаю, — сказала я. — Что случилось? Поссорилась с Альфредом или с Юркой?
Альфред — ее муж, Юрка — сын. Алла попеременно ссорится то с одним, то с другим, что не мешает ей безумно любить обоих.
— Нет, с ними я пока в мире, — ответила Алла. — На сегодняшний день в мире, — подчеркнула она. — Но в последнее время вдруг все навалилось на меня, ты только послушай…
Она стала загибать свои длинные с красными ногтями пальцы:
— Подумай только, как нарочно, одно к одному: красила волосы, переложила черной краски, теперь, видишь, черная-пречерная, словно галка…
Она провела ладонью по своим тщательно уложенным, но и в самом деле излишне черным волосам.
— Потом, молоко вчера кипятила, позвали к телефону, когда отговорила, словно роща золотая, гляжу — сожгла кастрюлю; потом, Сережа, мальчик моего Юрки, как мне сказали, начал курить, я до того расстроилась, что давление тут же подскочило, чувствую, затылок стал как свинцовый, но у меня же Альфред, как тебе известно, мужик в самом соку, зачем ему слушать мои жалобы? Так я виду не подаю, морду крашу, улыбаюсь зазывно, а сама втихомолку раунатин с допегитом глотаю; мало того, платье в ателье отдала шить, вчера была первая примерка, обузили до ужаса, — значит, пороть и все сначала мерить, а как получится, не знаю. Книгу взяла в нашей библиотеке, потеряла, честное слово, сама не знаю, куда она подевалась, в общем — сплошные неприятности…
