Как и послания Павла, послания, приписываемые Клименту и Игнатию, сообщают о расколах и ожесточенной борьбе среди церквей; эта нота постоянно звучит в истории христианства от начала до конца. Что касается культовых обрядов, то мы здесь имеем голое упоминание об евхаристии и крещении. Рассказ о происхождении основателя религии еще неизвестен составителям этих документов, о его чудесах и о большей части его учения они не слыхали.

Ни у Климента, ни в посланиях Игнатия старшей редакции, ни в послании, приписываемом Поликарпу (ок. 150 г.), ни в послании Варнавы (та же эпоха) нет никаких признаков знакомства с евангелиями от Луки и Иоанна; одиноко стоящая параллель к ев. от Луки скорее всего доказывает, что это место у Луки позаимствовано из более древнего источника; евангелие, цитируемое уже в позднюю эпоху Юстина, наверно, не совпадает ни с ев. от Марка, ни с матфеевым. Даже из соч. Павла вряд ли можно в них указать какую-либо цитату; Климент, который цитирует послания Павла к коринфянам (вернее, ему эту цитату подсунули), пишет длинное рассуждение в похвалу любви без единой цитаты из знаменитой главы апостола на ту же тему; а ведь эта глава как бы специально создана для целей Климента.

Судя по вольной манере цитировать ветхий завет, первые отцы церкви и их подделыватели располагали, надо полагать, незначительным числом рукописей, и совершенно очевидно, что они имели христианских рукописей меньше, чем еврейских; несомненно, во всяком случае, одно, — что они не упоминают даже тех посланий Павла, которые обычно признаются бесспорными. Иногда, как, например, в случае со словом «изверг» — «ektroma», встречающимся в подобной фразе также у Игнатия, есть основание подозревать, что «апостольское» сочинение было интерполировано в подражание «после-апостольскому»: в последнем это слово уместно, в первом — нет.

Конечно, отсюда не следует, что памятники или отдельные главы, не цитируемые или не использованные отцами церкви, в их время не существовали. Послания Павла, если предположить, что они подлинны, лишь постепенно могли стать общим достоянием. Все говорит за то, что ранние христиане были выходцами из необразованных слоев общества, а время обилия рукописей началось в ту пору, когда в христианство стали обращаться люди образованные.

Все же совершенно непостижимо, как это человек, занимавший такое место, как Павел, ни разу не цитирует проповедей основателя религии, раз такие проповеди в его время в той или иной форме были в обращении; и уж совершенно невероятно, чтобы человек типа Климента или его фальсификатор и интерполятор, имея в своем распоряжении первое послание Павла к коринфянам в его нынешнем виде, ограничился голым упоминанием о нем в послании к той же общине и по тому же вопросу.

В первом случае мы почти вынуждены заключить, что для автора или авторов посланий Павла евангельские рассказы не существовали, если не считать двух интерполяций, подтверждающих принятую уже церковью традицию. Во втором случае приходится заключить, что и сами послания Павла ни в одной своей части не могут быть признаны подлинными. Такое неодолимое сомнение — неизбежная расплата за раннехристианскую наклонность к подделкам и измышлениям.

Однако, остается еще тот факт, что во II в. Павла представляли себе реальным, историческим лицом, на имя которого стоило совершать подделки. Для времени Павла Иисус, с своей стороны, мог быть историческим лицом, поскольку его не объявляли рожденным сверхъестественным путем, хотя и верили, что он чудесным образом воскрес. Вообще говоря, установлено, что древность раннехристианского документа пропорциональна его литературной сухости, недостатку биографических мифов и отсутствию ссылок на существующее евангелие.

Так, для более пространной и более короткой редакций игнатиевых посланий вопрос о первенстве сразу разрешается в пользу короткой тем, что з первой встречается множество цитат из евангелий и Павла, а в последней их нет. Но все эти источники одинаково указывают, по-видимому, на какое-то движение, возникшее в отдаленную пору среди евреев, задолго до разрушения иерусалимского храма Титом в 70 г., и державшееся в еврействе долгое время после разрушения храма. А так как у консервативных евреев обстановка менее благоприятствовала переменам в верованиях, чем у язычников, то, если мы хотим проследить развитие культа, мы должны обратиться прежде всего к его еврейским формам.

Первые собственно исторические сведения — в отличие от сведений «от писания» — о иерусалимской церкви сообщают о существовании в ее недрах мнимо христианской секты эвионитов, или «эвионим»; слово это означает по-древнееврейски просто «бедняки», «нищие». С точки зрения языческих христиан конца II в., то были еретики, так как они пользовались вариантом евангелия от Матфея, в котором недоставало первых двух глав, отрицали божественность Иисуса и отвергали апостольскую миссию Павла. Так как они отвергали, кроме того, еврейских пророков и признавали только Пятикнижие, то есть основание предполагать, что они были самаритянского происхождения или потомками древнего иудейского племени, которое еще со времени Ездры отвергало, как и самаритяне, позднейшие еврейские писания.

Во всяком случае, надо полагать, что иезуистское движение коренилось в низших слоях населения, враждебных ортодоксальному или фарисейскому иудаизму, как ему были враждебны в высших слоях общества садуккеи. Самаритяне придавали особое значение Иошуе (Иисусу Навину) и имели книгу, носившую его имя; дальше мы увидим, что и для некоторых сирийских племен это имя издревле было божественным.

Более поздние известия обнаруживают существование менее значительной секты, которую обозначали греческим словом nazoraioi — назореи, или назаряне; этот термин в «Деян, ап.» (XXIV, 5) применен для обозначения ранних христистов и часто встречается в «Деяниях» и в евангелиях в применении к Иисусу. По одному сообщению, назареи отказывались называть себя христианами, хотя, по-видимому, предполагалось, что они происходят от первых христиан, и именно поэтому их долго не объявляли еретиками. Упомянутые две секты могут помочь нам восстановить вероятный ход развития раннего иезуизма.

Совершенно нельзя допустить, чтобы какая-либо иезуистская секта получила название назорейской по имени местечка Назарет; этот термин происходит или от различных начертаний слова nazir (назорей, вернее, — назир), упоминаемого в ветхом завете, или он — вариант термина «нецер» (ветвь), приведенного у Исаии (XI, 1) и цитируемого, якобы, в ев. от Матф. (II, 23)[3]. Форма «назаряне», иногда заменяющая в евангелиях «назореев», точно так же не могла быть первоначальным обозначением секты, основанной человеком, который, подобно евангельскому Иисусу, по преданию, был только воспитан в селении Назарет или Назара, но никогда там не учил.

Во всяком случае, ни в одном из Павловых и других канонических посланий Иисус никогда не называется назореем или назарянином «из Назарета»; а в евангелии эвионитов, незнающем истории о Назарете, такого обозначения Иисуса не было бы, если бы это слово произошло от имени Назарет. Таким образом, секта эвионитов, по-видимому, была первой формой христизма и первым творцом евангелия; более поздняя секта назореев была, очевидно, или послепавловским, но иудейским ростком из того же эвионитского корня, или же особым послепавловским образованием, привитым эвионитскому иезуизму.

Эвионизм, прежде всего, — считать ли его древним, якобы, самаритянским явлением, или новообразованием периода, непосредственно предшествовавшего римскому, — надо понимать, как ярлык, приклеенный к движению, имевшему своим лозунгом — «блаженны нищие» или «нищие духом», — фразы, которые мы находим в «проповеди на равнине» (ев. Луки, VI, 20) и в «нагорной проповеди» (Матф., V, 3). В нищей Иудее с ее книгами пророков и изречений, в которых, как и вообще на Востоке, беднота пользуется симпатиями, такая марка легко приобретала популярность, как это случилось с буддистскими «нищенствующими» в Индии.