— Кого провозите?

— Там дочурка моя спит… от первого брака. Эт батя, а это жених мой, Дарик, отпуск дали, везём в тётей знакомиться…

Не успел опомниться, как с этими словами меня схватили за воротник, притянули к себе и смачно поцеловали в губы.

— Не могли бы вы разбудить девочку? У нас было похищение, поэтому…

После небольшой паузы Палыч сказал:

— Да, конечно. Внуча, подымись, позволь фельфебелю тебя лицезреть.

Анука поднялась с заднего сиденья. Я не знал, что сейчас будет — стрелять мне уже, или пока не следует. Но на всякий случай опустил руку на ствол.

Секунды тянулись вечностью. Наконец, жандарм несколько неожиданно для меня кивнул и отдал документы.

— Хорошей дороги.

На меня он взглянул с некоторым сожалением и сочувствием. Действительно, парочка из нас с Верой выходила более чем странная — не столько из-за разницы в возрасте, сколько из-за разницы в сословии. Мы проехали через арку, и на самом деле, я не сразу понял, что произошло, и почему он так легко нас пропустил. Но спустя секунду спиной почувствовал, как жжется позади через сиденье аура Ануки.

— Надень скорее! — сказал я.

Она кивнула, и тут же жжение прекратилось.

— Что это было? — спросила Вера. — Это она что-то сделала? Загипнозила?

— А ты думаешь, чего мы её везём? — сказал Палыч. — Ясно, что девка непростая. Даже я сейчас чего-то ощутил, как жаром пахнуло. Дочур, дай-ко я тебя сменю. Давно рулишь. А я вроде бы вздремнул, теперь бодрячком.

— Садись, — сказала Вера. — Только пущай нам заказчик скажет, куда ехать.

— До Вятки. А там дальше я позвоню, и решим, куда.

— Садись тоже позади, тут всяко удобнее.

Недолго думая, я пересел рядом с Верой на заднее.

— Да, дворик, звонил тут Лысый, — сказал Палыч. — Пока ты спал. Передать просил. Догнали столыпинские машинку-то твоего сотоварища. Говорит, наши когда подъехали — пустая на обочине стояла, а рядом кровь.

Стало немного грустно.

— Убили, получается.

— Ну, не факт. То ли сбежали они, то ли тайные их подобрали — не знаю. Лысый говорит, что долго не разглядывали, мало ли, ещё на них повесят.

— Ладно. Будем надеяться, всё хорошо.

— Лишь бы нас не нашли! Ну, ничего, сейчас мы всё дальше от Строгановых.

Все замолчали. После четырёх часов сна всё ещё хотелось спать, а в отсутствие источников информации — ещё больше. Я снова уснул. Как часто бывает после насыщенного и нервозного дня — сны снились весьма яркие. Снилось всякое — вертолёты, машины, взрывы, рок-концерты. Затем — перестрелки, ночное десантирование с вертолёта, сборка водородной бомбы и контейнеры с бактериологическим оружием — в общем, что-то из прошлых жизней, уже основательно забытое, хоть и связанное каким-то безумным сюжетом.

Под утро же сны имеют странное свойство приобретать совсем другое качество. И виной тому, по-видимому, особенности мужской физиологии. Мне приснилось, как я раздеваю Аллу, положив её на кровать, а в нашу комнату входит Нинель Кирилловна — в том самом белье, которое было на спрятанной фотографии. Происходит короткая странная ссора, в ходе которой я медленно раздеваю и её, а затем…

Затем я проснулся и обнаружил себя в интересном положении. Брюки были расстёгнуты, а над ними склонилась сидящая рядом Вера. Раздавалось сочное, аппетитное причмокивание.

— Ты… чего творишь⁈ — спросил я с перепугу, вовремя перейдя на громкий шёпот.

— Тише, молоденький. Ну, чего возмущаяесся, давно мужика не было, захотелось свеженького, а ты вон чего. Встало с утра.

— Ребёнок за спиной тебя не смущает?

— Да спит она. Да и чего она в своей деревни не видала?

Она снова склонилась над ширинкой, а я ощутил тепло её губ на самом своём чувствительном месте тела. Опущу все размышления на тему нравственных дилемм и мыслей о том, кому и в какой степени я теперь изменил. Меня куда больше беспокоила инфекционная составляющая вопроса. Не то, чтобы я был брюзгой, да и навык Лекаря был теперь при мне. Но, как-никак, в отличие от дворянских особ, с которыми приходилось сталкиваться до этого, эта зрелая вогульская особа выглядела куда менее чистоплотной.

Это всё говорил мой зрелый разум. А юный организм, стрессанувший, переполненный адреналином и прочими гормонами, просил совсем другого. Пока я принимал решение, процесс продолжился. Прервавшись, она снова спросила шёпотом:

— Может, ляжешь? А я сверху. Никто не заметит.

— Даже не подумаю, — хмуро ответил я. — Сказал же — просто так генами не разбрасываюсь.

— Жадина-говядина, крадена-тухлятина, — обиженно отозвалась она и продолжила процесс.

Удивительно, подумалось мне. Поговорку с таким началом я встречал во всех реальностях Главного Пучка. Но в каждом мире встречалось две-три вариации окончания, отличающиеся от других миров. «Большая шоколадина», «солёный огурец», «дядина громадина», «турецкий барабан», «дохлая кошатина», «съем на брудершафт», «в подземелье спрядена», «дашь чего, свинятина», «в попе перекладина», «на носу помадина», «красная рогатина», «скучает, томится», «на костре вареная, сосисками подбитая, чтобы не сердитая», «кошка-поросятина», «совсем не привлекательна», «впадина, пошлятина», «бессознательно-общеобразовательно», «продольно-поступательно»…

Последние, возможно, придумал мой разум в момент переполнения сомнениями и воспоминаниями. Случившееся я решил записать не то в список самых нелепых интимных событий этого мира, не то в список самых внезапных околоэротических курьёзов. Возникла мысль спросить, насколько часто дама занимается подобным, но ответ спустя минуту последовал сам.

— Ты не подумай, — сказала она, вытирая губы. — Я этим не зарабатываю. Так… для удовольствия. Ну, если денег дашь — не откажусь, конечно.

— Во-первых, спасибо. Во-вторых — ты сама захотела, скажи спасибо, что позволил…

Она вспыхнула.

— Ах, так! Не боишься, что выкинем тебя и твою девку?

—…В третьих, — продолжил я, — Такие вопросы на берегу надо обговаривать. И я за деньги брезгую заниматься. И не стоит мне угрожать. Прошу, не порти и так… сложное впечатление.

— Только по любви, получается? А ежели скажу, что влюбилась в тебя без памяти, как только увидела?

— Не поверю. Прости.

— Что, совсем не понравилось? — насупилась она.

— Почему, было… приятно. Ты красивая, горячая женщина. Губы… приятные. Возможно, просто с заниженной самооценкой.

— Эх, подпоручик… Умные все стали!

Она отвернулась и глядела в окно весь остаток пути. Неужели, я и правда ей понравился? Скорее всего, это было попыткой ухватиться за соломинку. Возможно, чуть я чуть более альтруистом, стоило провести с ней беседу. Сказать, чтобы перестала якшаться с бандюгами, привела себя в порядок, уехала бы куда-нибудь подальше, но опыт показывал, что подобные разговоры бесполезны и вызовут только раздражение.

Спустя пару часов мы остановились и позавтракали все вместе на наружном столике в придорожном кафе норвежской кухни в незнакомом городке на севере Вятской губернии.

— Вкусно! — воскликнула Анука, только что укусив томбургер не самой первой свежести.

Признаться, я был рад такой реакции. Несмотря на небольшую разницу в возрасте, в такие моменты она задевала какие-то отеческие инстинкты — накормить, успокоить, защитить.

— Впервые такое ешь, внуча? — спросил Палыч.

Она сначала взглянула на меня, и, получив кивок, восприняла как разрешение ответить.

— Нет. Ездили… В большой город, — она чуть не сказала «Дальноморск», но сообразила, что точный адрес происхождения лучше не давать. — Два год назад. Больница. Барин приезжал. Потом ели!

Именно тогда у неё произвели измерение процента сечения, понял я.

Я успел прочитать про эту процедуру — раньше, в средние века, измеряли какими-то жуткими методами, делая поверхностные надрезы в разных частях тела, сцеживая кровь и измеряя что-то в её составе при помощи артефактов. Считалось, что таким образом определяется, сколько процентов от толщины туловища занимает некий поток силы, проходящий из центра Земли. Потом признали эту гипотезу ошибочной, однако терминология и примерные коэффициенты для обозначения показателей сенситивности остались, хотя и прыгали от страны к стране на полпроцента. Последние полвека, а то и больше, измеряли вполне медицинским образом, при помощи томографов, энцефалографов и анализа крови. А пару десятилетий назад добавился и новый метод — генетика.