Выбегаю из кабинета. Больше ни секунды не могу находиться рядом с ним. Не могу видеть это в его глазах. Тошнит от собственной мерзости.

Забежав в квартиру Кая, собираю свои вещи. Давлюсь слезами. Лихорадочно впихиваю сдернутые с вешалок платья и кофты. Запрыгиваю в машину, несколько секунд сижу в прострации.

Две недели в реанимации. На грани жизни и смерти. Операция, кома. Задыхаюсь от чувства вины. Две недели счастья, украденных у судьбы. Говорят, на несчастье другого счастья не построишь. У меня вышло. Только ненадолго.

Кое-как добравшись до своей квартиры, рухнула на постель. Даже не раздеваясь, свернулась калачиком на покрывале. Давилась слезами и приглушала рыдания подушкой. Внутри все вверх дном: вакханалия мыслей, растерянность будущего, чувство обреченности, гадкое чувство беспомощности.

Неужели я настолько эгоистка, что ни разу за все это время не задалась вопросом: а все ли с ним в порядке? Не болен ли он? Не разбился где-нибудь по дороге? Тут же помчалась к Каю. Отдалась своему желанию. А потом и вовсе успокоилась словами Колесникова об отпуске Егора. Словно и не хотела другой правды, только эту. Ведь так было проще. Все вставало на свои места, все должны были быть счастливыми.

Кай больше не позвонил. И не появился. Промучилась я до самого утра. Едва живая, поднялась с постели и отправилась приводить себя в порядок. Холодный душ и горький кофе немного прояснили голову, привели в чувства.

По дороге на работу снова ухожу в мысли. Только теперь понимаю, что самобичеванием не изменить ситуацию. Сейчас нужно сконцентрироваться на главной цели – сделать все, чтобы Егор выжил, выздоровел и на своих ногах покинул больницу. Нужно перестать копаться в себе, так только увязнешь в зыбучем песке саморазрушения. Как бы горько ни было, сердцу не прикажешь. Свое чувство к Каю я не готова предать. Просто Егор не должен пока ни о чем знать. Пока не выздоровеет.

***

На работе еще хуже. Колесников, наконец, объявляет во всеуслышание о болезни Егора. Но его поведение просто омерзительно. Кирилл ведет себя так, будто уверен, что Егор больше не вернется, а сам Колесников – полноправный хозяин положения.

Объявляет нам о запланированных переменах в отделе. Перераспределяет производства, рабочие места, правила и распорядок работы. Спасибо хотя бы за то, что не переехал в кабинет Егора. С него бы сталось.

Меня трясет от одного его вида. Еле сдерживаю себя, чтобы не послать ко всем чертям. Ребята, узнав новости о шефе, совсем сникают. Девочки всю оставшуюся планерку украдкой вытирают слезы в уголках глаз. От чего Колесников приходит в еще большее неистовство.

После планерки мы все расходимся по кабинетам. Но стоит Кириллу покинуть отдел, все словно по команде, собираются в приемной у Нины.

Вероника заливается слезами, Жорик и Илья стоят у окна с бледными лицами.

— Ребят, и давно шеф в больнице? – спрашивает Илья.

— Получается, что все время отсутствия. Колесников солгал. Шеф не был в отпуске, — отвечает Нина, глядя себе под ноги.

— Совершенно в голове не укладывается, — всхлипывает Вероника, пряча лицо в ладонях.

— Кирилл - мразь последняя. Словно, похоронил шефа, — рычит Жорик, нервно измеряя шагами кабинет.

Звучат причитания. Все подавлены, разбиты.

— Никто не умрет. Егор Анатольевич у нас не из слабаков, — произношу уверенно, четко и громко. Поднимаю на ребят твердый взгляд, для того чтобы ни у одного из них даже мысли другой не возникло.

— Он выживет, выздоровеет. Вернется и разберется с Колесом. Я знаю, что Кай делает все ради его спасения. Он подключил лучших онкологов. У шефа просто выбора нет. Он должен ради нас вернуться, — не знаю, откуда берутся силы на столь ободряющую речь. Но произнося эти слова, я ловлю себя на мысли, что действительно верю в это. Всем сердцем.

— Скорее бы, — сжимает кулаки Илья.

— Я с этой тварью не собираюсь работать, — хмурится Жорик, указывая взглядом на кабинет Колеса.

— Никто с ним не будет работать, потому что Егор вернется. Мы должны сейчас держать отдел ради него. Не позволяйте Колесникову все испортить.

***

В обед Нина уговаривает меня поехать в церковь, расположенную на окраине города. Поначалу отношусь к этой идее весьма скептически. Я не набожный человек. Нет - я, как и положено в среднестатистической российской семье, крещена в младенческом возрасте. В детстве с мамой посещала церковь раз - максимум два в год. И то, на службах не присутствовала - так, куличи посвятить во время крестного хода на Пасху или свечку поставить за здравие. Но Нина твердо уверена в том, что нам необходимо заказать молебен о здравии Егора.

Для его выздоровления я готова просто на все. Поэтому, недолго думая, соглашаюсь на ее идею.

Пока Нина заказывает службу в Православной лавке, расположенной во дворе храма, я, купив свечку, направляюсь к иконе Божией Матери.

Я не знаю ни одной молитвы. Но ведь Бог услышит меня и так, верно? При мыслях о Егоре в груди все сжимается. Слезы сами собой начинают катиться по щекам. Как представлю его…буквально вчера сильного, здорового мужчину беспомощным, лежащим на больничной койке, просто истерика накрывает. Я молю Господа дать ему шанс. Исцелить его тело. Дать ему сил победить болезнь.

А потом исступленно молю о прощении. У Бога, у Егора. У всех. За то, что разбила его семью. За то, что полюбила другого. Я бесконечно виновата.

На работе я держалась. А здесь, стоя у иконы, меня просто на ошметки рвет от затопившего чувства вины и раскаяния.

Внезапно чувствую чье-то прикосновение на своем плече. Горячее, но практически невесомое. Повернув голову, сталкиваюсь с хмурым взглядом старческих небесно-голубых глаз. Пожилая женщина, прислужница храма, взяв меня под руку, отводит немного в сторону.

— Деточка, исповедоваться бы тебе, — ее голос тверд. Словно она знает что-то такое, чего не дано знать мне.

Я соглашаюсь. Рассказываю батюшке все честно, без утайки. Превозмогая стыд и страх быть поруганной. Но ничего такого не происходит. Выслушав мою исповедь, он так проникновенно посмотрел в мои глаза и по-отечески погладил по голове. Долго так смотрел, а потом сказал вот что: «Пойми, ничего в этой жизни не происходит без Господа. Просто отдайся в его руки».

Мне стало немного легче. Внутри, в области груди, немного притупилась боль. По пути домой я еще долго рассуждала. Думала о словах батюшки. Довериться воле Бога. Не знаю почему, но до сих пор, как бы это ни звучало неуважительно к Всевышнему (пусть простит меня), но больше верю во всемогущество Кая. Больше полагаюсь на его силы.

Чувствую себя такой жалкой, потерянной. До ломоты в костях хочется прижаться к нему. Спрятаться, уткнувшись лицом в его грудь. Ощутить это. Его поддержку, его силу. Только так успокоюсь, только так поверю в то, что все еще у нас под контролем. Хочу, чтобы повторил мне недавно сказанную фразу: «Не впускай страх в свое сердце, Ева».

Придет ли он? Я не уверена. Ему во стократ больней. Раненый в самое сердце дикий зверь. Поедаемый изнутри самым разрушительным чувством. Мечется, захлебываясь от невыносимой боли.

Но, несмотря на все слова, на понимание обреченности ситуации, вечером я долго лежу без сна. Плачу, зову его, шепчу пересохшими губами в темноте его имя. Раз за разом. И он слышит.

Около полуночи раздается звук открывающегося замка. Замираю в ожидании, пока сердце заходится в предательской радости от осознания того, что увижу его. Но больше боюсь. Боюсь неизвестности. Для чего он пришел?

Подарить немного успокоения или лишить последней надежды?

Слышу его тихие шаги. Кай заходит в спальню, приседает рядышком со мной на край матраца. Сердце из груди рвется. Чувствую запах алкоголя, понимаю, что он пьян. Спустя пару мгновений он подается ко мне. Особо не церемонясь, переворачивает меня на спину. И, не дав даже глаза раскрыть, обрушивается на мой рот жадным поцелуем. Целует остервенело, яростно, будто забыться пытается. Он на грани. В два счета избавляет от одежды и меня и себя. Накрывает мое тело своим.