Уже говорилось, что приблизительно с X в. до н. э. можно говорить об окончательной победе железного века. Рост экономики этого века требовал большого количества металлов, причем не только драгоценных, но и необходимых для непосредственного производства. Экономической основой образования ближневосточных империй, в том числе первой из них, Ассирийской державы, было объединение под одной властью дополняющих друг друга хозяйственных регионов, включая источники сырья (Дьяконов и др., 1989, 9–18). Колонизация в значительной степени и «подключала» к экономике империй те источники сырья, которые находились вне досягаемости экспансионистских устремлений имперских владык (Frankenstein, 1979, 269–273). А со времени первого этапа колонизации именно Тир был главным пунктом связи Ближнего Востока с Дальним Западом. Как уже отмечалось, именно ролью Тира в этих восточно-западных контактах и объясняется сравнительно мягкая политика ассирийских царей по отношению к почти постоянно ненадежному Тиру. Но эта причина была лишь самой общей и далеко не единственной.
В IX в. до н. э. в Тире, как мы видели, обострилась социальная и политическая борьба. Саллюстий (lug. 19, 1) выделяет две причины выселения из Тира: перенаселение и внутренняя борьба, когда часть знати, «возбудив плебс и других людей, жадных к новизне», отправилась основывать новые города. Выражение res novae, использованное римским историком, означает, однако, не просто новизну, а социальный и/или политический переворот. Упомянутые автором знать и плебс соответствуют финикийским терминам «могущественные» (’drnm) и «малые» (s’rnm); и те и другие были частью гражданского коллектива (см. ниже). К «малым», по-видимому, принадлежали и тирские земледельцы, которые, по словам Курция Руфа (IV; 4, 20), с оружием в руках требовали новых земель за пределами государства. Курций Руф указывает, что непосредственной причиной выступлений земледельцев стали частые землетрясения. Иосиф Флавий (Ant. Iud. VIII, 13, 2) именно в том месте, где говорится об основании первых тирских колоний, пишет о страшной засухе в Тире. Возможно, к этому времени уменьшается количество лесов, что тоже ухудшало экологическую ситуацию в Финикии (Rollig, 1982, 25; Wagner, 1991, 413–414). По-видимому, это ухудшение экологической ситуации также послужило толчком к выступлению плебса и началу колонизационной деятельности (Moscati, 1992, 100; Aubet, 1994, 73–75). Указание же на res novae позволяет говорить, что только экологическими причинами дело не ограничилось. Видимо, в стремлении удовлетворить свои социальные и политические чаяния объединилась какая-то часть плебса и оппозиционные группы аристократов. Среди плебса явно были земледельцы (Wagner, Alvar, 1984, 61–102), но возможно также, что и какая-то часть горожан. И те и другие, не имея возможности добиться своих целей на родине, уезжали основывать новые города.
В качестве первой причины финикийской колонизации Саллюстий отмечает все же желание выселить излишки населения. Появление таких «излишков» в конце предыдущего тысячелетия объяснялось в первую очередь резким сокращением территории Финикии, населенной ханаанеями, и концентрацией по крайней мере части ханаанского населения, вытесненного из Сирии и Палестины. Эта причина в I тысячелетии до н. э. уже отсутствовала. Никакие радикальные демографические изменения в-сиро-палестинском регионе в это время не отмечены. Можно лишь говорить о массовых депортациях, проводимых ассирийцами, но это не вело к резкому изменению демографической ситуации в Финикии вообще и в Тире в частности. Рост населения в Тире прежде всего объясняется, видимо, естественными причинами. Территория же Тирского царства на материке была довольно ограничена. Вероятно, стремлением удовлетворить потребности в новых землях объясняется утверждение Тира в относительно плодородном районе около Акко и частично Нижней Галилеи (Aubet, 1994, 75–77). Но это было возможно, пока сохранялись хорошие отношения с единым еврейским царством, а после его раздела — с Израилем. Обострение этих отношений после прихода к власти Ииуя и утверждения в Израиле ортодоксальной реакции ставило на этом пути решения демографической проблемы серьезный барьер.
Такой значительный центр, как Тир, не мог не привлекать окрестное население. В поэтической части пророчества Иезекиила (27, 8–11), принадлежавшей, скорее всего, самому пророку, говорится о жителях Сидона, Арвада, Библа, служивших Тиру. Ими иногороднее население едва ли ограничивалось. В финикийских колониях отмечается наличие значительных арамейских и даже неохеттских элементов (Blazquez, 1983, 27–28; Blazquez, 1993, 41–52). Надо обратить внимание и на большое количество поселений, основанных Тиром. Как бы ни были малы первоначальные размеры таких поселений и численно невелики сами колониальные экспедиции, как бы ни велико было, наоборот, население самого Тира, включая его материковые владения, трудно представить, как хватало тирийцев на создание стольких колоний, не только на продолжение развития своего города, но и на поддержание этого развития на довольно высоком уровне. Как кажется, ответ на это недоумение содержится в истории греческой колонизации. В Элладе метрополии зачастую в действительности являлись своеобразными переселенческими центрами, куда собирались люди не только из различных поселений своего. полиса, но и из-за границы (Колобова, 1951, 160–161). Вероятнее всего, и Тир был подобен такому центру: его тесные связи с морем притягивали самых разных людей, по тем или иным причинам желавших начать новую жизнь за морем, а наличие в самом Тире оппозиционных групп аристократии давало возможность найти предводителей таких мероприятий.
В более поздний период тирской колонизации известную роль мог играть страх перед ассирийцами (Wagner, Alvar, 1989, 63–73). Но толчком к началу колонизации он, естественно, быть не мог. Такой толчок, по-видимому, был дан политическими событиями в Тире. Не случайно первые сведения о возобновлении финикийской колонизации относятся к правлению Итобаала I в Тире. Именно он, как уже говорилось, был создателем Ботриса в самой Финикии и Аузы в Африке. Этот царь, пришедший к власти в результате переворота, был заинтересован в основании новых городов, куда бы он мог отправить реальных или потенциальных противников, включая сторонников прежней династии. Вероятно, именно это и надо считать началом второго этапа финикийской колонизации.
Итак, причины возобновления финикийской колонизации были очень разнообразны: как экономические, так и социальные и политические. Начало же второго этапа относится к первой половине IX в. до н. э. Диодор (VII, 13) отмечает, что финикийцы обладали талассократией в течение 45 лет. Эта талассократия, по исчислению историка, седьмая после Троянской войны, что датирует ее второй половиной IX в. до н. э. Конечно, нельзя себе представлять, будто в это время финикийцы полностью господствовали на море. Речь, видимо, идет о ситуации морского преобладания финикийцев в Средиземноморье. Можно думать, что ритм финикийской колонизации с течением времени ускорялся, и во второй половине IX в. до н. э. финикийская колонизация стала заметным явлением в истории средиземноморского мира. Забегая вперед, отметим, что именно в это время был основан знаменитый Карфаген.
Нельзя представить себе финикийскую колонизацию как планомерное и последовательное освоение средиземноморского пространства. Финикийцы могли заходить далеко на запад, а затем возвращаться на восток. К тому же хронология колонизационной деятельности не всегда ясна. Поэтому есть смысл рассматривать районы колонизации не в хронологическом, а в географическом аспекте, продвигаясь с востока на запад. И первым районом финикийской колонизации оказывается в таком случае Кипр.
Связи сиро-финикийского побережья с Кипром уходят в далекую древность, что объясняется в первую очередь богатейшими залежами медной руды на острове. Во II тысячелетии до н. э. торговля кипрской медью играла огромную роль в Угарите (Heltzer, 1977, 203). Вторжения «народов моря» если и нарушили финикийско-кипрские связи, то ненадолго. Из Библа отплыл на Кипр (Алашию) Ун-Амун (2, 74–2, 7 5). Правда, автор этого рассказа говорит, что ветер прибил его к берегу Алашии, что как будто говорит об отсутствии регулярных контактов между Библом и Кипром. Но сама возможность плаваний из Финикии на Кипр несомненна. Находки керамики показывают существование устойчивых контактов между Кипром и Тиром уже в XI в. до н. э. (Reyes, 1994, 18). К рубежу тысячелетий могли относиться первые попытки финикийцев обосноваться на острове (Dupon-Somer, 1974, 76–77; Teixidor, 1975, 123). Но о собственно колонизации можно говорить только с IX в. до н. э., вероятнее, с его первой половины (Michaelidou-Nicolaou, 1987, 332). Первым свидетельством этого является древнейшая финикийская надпись Кипра, датируемая некоторым временем после 900 г. до н. э. (Masson, Sznycer, 1972, 14, 20; Ieixidor, 1975, 121). К сожалению, место находки этой надписи неизвестно. Первой же колонией финикийцев на Кипре был Китий в восточной части южного побережья.
