В таком случае можно было бы говорить о различении финикийцами греков-ионийцев (Иаван) и греков-дорийцев, с которыми тирийцы познакомились первоначально на Родосе, откуда в результате войны были выгнаны финикийцы. Уже говорилось, что финикийцы торговали с дорийским Критом и имели на его южном берегу какое-то поселение. И все же приводимые объяснения кажутся достаточно надуманными. Такими ли резкими были различия между дорийцами и ионийцами, что тирские купцы могли принять их за разные народы, довольно далеко отделив их друг от друга и поместив между ними Мешех, Тубал и «дом Тогармы», довольно сомнительно, так же, как столь ли большую роль для тирийцев играли дорийские острова Эгеиды по сравнению, например, с Эвбеей, чье торговое значение в X–IX вв. до н. э. стало устанавливаться (Snodgrass, 1981, 19) — Ошибку же переписчика надо предполагать тогда, когда нет других объяснений. А другое объяснение, несомненно, существует. Известно, что в восточной части Киликии существовала страна (или народ) Доданим, где правил «дом Мопса» и где было довольно сильным финикийское влияние.
Выделение Дамаска из общего комплекса государств Сирии вполне понятно. В последний период царствования Соломона некий Резон с отрядом удальцов захватил Дамаск и создал там независимое государство (I Reg. 11, 23–25). После распада единого еврейского царства роль Дамаска резко выросла. Дамасский оазис был важным экономическим центром. Здесь пересеклись торговые пути, идущие с севера в Палестину и Заиорданье и из Месопотамии к средиземноморскому побережью. Сам оазис, орошаемый рекой Баркад и многочисленными ручьями, был довольно плодороден. В частности, здесь выращивали превосходный виноград и занимались разведением крупного рогатого скота. Вино и шерсть являлись, как кажется, главными экспортными продуктами Дамаска. Позже, во время войн с ассирийцами, последние при вторжении сюда в первую очередь вырубали сады и виноградники (ANET, 280). Разбив войска дамасского царя, ассирийцы наложили на Дамаск огромную дань в 20 талантов золота и 2300 талантов серебра (ANET, 281–282), не говоря о железе, льняных одеждах и изделиях из слоновой кости, что несравнимо с данью, выплачиваемой другими сирийскими государствами, что также свидетельствует
0 его богатстве. Уже в X в. до н. э. Дамаск становится важным политическим центром всей Южной Сирии (Klengel, 1992, 206), и Тир довольно скоро устанавливает с ним достаточно тесные отношения, которые в значительной степени компенсировали урон, полученный в результате распада еврейского государства (Katzenstein, 1973, 123–124). Именно вино и шерсть спали главными товарами, приходившими в Тир из Дамаска (Ez. 27, 18). Тирийцы оказывали определенное влияние на Дамаск. Свидетельством этому является стела дамаскского царя Бар-Хадада с изображением тирского городского бога Мелькарта и посвящением ему (KAI, 201), датированная концом IX в. до н. э. (Lipinski, 1995, 229–230).
Не рассматривая другие топонимы, названные в анализируемом тексте, и подводя общий итог, надо сказать, что текст этот дает яркую картину тирской торговли. Тир выступает здесь как центр не только морской, но и обширной сухопутной торговли. Его связи простираются от. Южной Испании до Северной Месопотамии и от Малой Азии и Армянского нагорья до юга Аравии. В то же время удивляет отсутствие в этом тексте таких ожидаемых партнеров Тира, как филистимские города палестинского побережья Аммон и Моав в Заиорданьи, с которыми финикийцы (и тирийцы в частности) были несомненно связаны. Предполагают, что в тексте имеются лакуны или что заиорданские государства не названы, так как они были в то время не самостоятельными царствами, а вассалами Израиля (Katzenstein, 1973, 160). Последнее утверждение едва ли верно по отношению к тому времени, когда этот текст был составлен, т. е. сравнительно скоро после распада древнееврейского царства, так как и Иудея, и Израиль были в то время довольно слабы. Лакуны же вполне возможны, ибо за два с лишним века, которые прошли между составлением текста и его вставкой в пророчество Иезекиила кое-что в нем могло быть потеряно. Но возможно и другое объяснение. Текст перечисляет не только страны и народы, с которыми торговал Тир, но и товары, которые оттуда приходили в Тир. Ни разу не упоминаются экспортные товары Тира, но речь идет только о его импорте. Поэтому вполне возможно, что ни Филистия, ни Моав, ни Аммон, ни некоторые другие страны не упоминаются потому, что они выступали для тирийцев лишь как транзитные территории.
Данные археологии подтверждают и уточняют сведения об обширных торговых связях Тира. Это, в первую очередь, находки в некрополе Рашидие несколько южнее Тира. Здесь, в частности, найдены неоспоримые свидетельства контактов этого города с Эгейским бассейном. Они позволяют говорить, что торговля с Грецией осуществлялась через Киклады, а важнейшими греческими контрагентами финикийских торговцев были Эвбея и Аттика (Doumet, Kawakabani, 1995, 391) — В это время финикийцы, по-видимому, уже полностью потеряли свои опорные пункты в Эгейском бассейне. Как уже говорилось, во время своей колонизации в XII–XI вв. до н. э. финикийцы обосновались на Родосе, Мелосе, Фере и Кифере в южной части Эгеиды и на Фасосе в северной части. С Фасоса они были вытеснены, вероятнее всего, в IX в. до н. э. в результате так называемого второго великого переселения фракийских племен (Данов, 1968, 156, 176). Поселившиеся на острове фракийцы восприняли финикийский культ Мелькарта и передали его грекам, когда те основали на этом острове свою колонию, отождествив Мелькарта со своим Гераклом (Berchem, 1967, 108; Graham, 1978, 91–92). Виновниками же вытеснения финикийцев из их поселений в Южной Эгеиде были греки.
Итак, финикийцы были вытеснены не только с Родоса, но позднее и с Феры. По Геродоту (IV, 148), их вытеснили лакедемонские колонисты, прибывшие на этот остров, а также часть минийцев, видимо, до-дорийского (но, вероятнее всего, все же греческого) населения (Geisau, 1979, 1345). Рассказывая о событиях, связанных с переселением на Феру, историк ссылается как на лакедемонян, так и на ферейцев (Her. IV, 150). Позже он, опять же ссылаясь на ферейцев, повествует об основании ими колонии Кирены в Африке (IV, 150–153) — Сопоставление рассказа Геродота с подлинным эпиграфическим памятником — «Стелой основателей» показывает сходство описания событий и подтверждает рассказ Геродота (Яйленко, 1982, 67–72), который подчеркивает, что эллинский предводитель Фера не собирался изгонять финикийцев, а наоборот, собирался жить с ними в дружбе. Однако никаких следов совместного греко-финикийского проживания на острове не обнаружено. По-видимому, нечто похожее произошло и на Мелосе. Греческие авторы (Her. VIII, 48; Thuc. V, 84; Xen. Hell. И, 2, 3), упоминая мелосцев, каждый раз подчеркивают их лакедемонское происхождение. В то же время сами мелосцы, если верить Фукидиду (VI, 112), основание своей общины возводили к последней четверти XII в. до н. э., т. е. к обоснованию на острове финикийцев. Наличие этой преемственности позволяет предполагать отсутствие разрыва между финикийским и греческим поселением и сравнительно мирное взаимодействие эллинов и тирийцев. И все же, как и на Фере, финикийское население Мелоса исчезло. Киферой сначала овладели аргосцы (Her. 1, 82), а позже спартанцы (Thuc. IV, 53). На Кифере осталось больше финикийских следов. До сравнительно более позднего времени сохранился храм, в котором почиталась финикийская Астарта, хотя греки уже считали ее своей Афродитой; может быть, следом финикийского присутствия было и название гавани — Финикунт (Ooivucouc;) (Xen. Hell. IV, 8, 7). Но о финикийском поселении на Кифере или хотя бы остатках населения говорить не приходится. И спартанцы (лакедемоняне), и аргосцы были дорийцами. Некоторые исследователи полагают, что существовали две модели греческой колонизации — дорийская и ионийская, причем первая была в большей степени насильственная (Демографическая ситуация, 1981, 77; ср.: Фролов, 1988, 214). Если принять эту точку зрения, то вытеснение финикийцев объясняется самим характером дорийских колонистов, независимо от наличия (как это было на Родосе) или отсутствия сопротивления финикийцев и даже от первоначального желания самих дорийских переселенцев или их предводителей. При этом надо сделать важную оговорку: речь идет не о взаимоотношениях между дорийскими городами и финикийцами (те и другие оказались заинтересованы в партнерстве, что и произойдет позже), а об отношениях между дорийскими колонистами и жившими там до них финикийцами. Некоторым исключением кажется присутствие финикийцев на дорийском Крите, о чем уже говорилось. Однако и в этом случае финикийское поселение, если оно действительно существовало, позже практически бесследно исчезло.
