Цистерциум вернул, таким образом, простоту архитектурным формам — сохранив старые формы, но отказавшись от излишеств, освободив их от всего того, что без пользы их загромождало, соскребая украшения, так что аббатство вновь превратилось в голые камни. Эти камни, из которых оно было выстроено, обрели свою первозданную грубую фактуру. На них были сохранены следы людского труда. На каждом блоке был знак, клеймо мастера, вытесавшего этот камень ценой тяжкого труда. Цистерцианский монастырь лишен украшений — такой должна быть мастерская, приготовленная для созидательной работы: здесь такой работой был поиск Бога, открывающегося через слова Писания. Никаких изображений — только линии: прямые, кривые, да несколько простых чисел. Ничто не должно отвлекать внимания. Пусть оно сосредоточится на Писании, стремясь проникнуть в его смысл, пусть телесная работа чередуется с работой духа, ибо так предписывает устав Св. Бенедикта. В других мастерских усилия монахов воздействуют на сырой материал, извлекая металл из руды, обогащая и очищая его, с тем чтобы он мог стать полезным продуктом. Здесь наблюдается то же стремление: использовать те ресурсы, которые Творец со всей щедростью вложил в обращенные к нам слова и в доступные нам вещи. Из тех и из других человек должен извлекать их суть, трудясь с терпением и смирением, употребляя для этого силу своих рук, своего ума, своей души. Вот почему кузницы и амбары, построенные цистерцианцами, столь же величественны, что и их церкви: ведь амбар, кузница, обитель и церковь являются лишь различными орудиями, предназначенными для одной и той же работы, одной и той же службы. Да и сам монастырь, как ядро под скорлупой ореха, как дух, заключенный в плоти, располагается посреди поляны, растительность которой окультурена трудом человеческих рук, лишена своего исконного буйства, вырвана из векового сна. Разве Господь не дал всякую тварь во владычество человеку? И разве не ждет Он от человека, чтобы тот, употребляя на это свой ум, сотрудничал с Ним в непрерывном, неостановимом деле творения? И вот, цистерцианские монахи, не желая вести жизнь господ и кормиться, подобно клюнийским монахам трудами других людей, берутся за ручной труд. Благодаря одному этому факту и несмотря на их решение повернуться спиной к прогрессу, они оказались на переднем крае всех технических нововведений, среди пионеров этого века прогрессивных завоеваний. Они в изобилии производили то, в чем в условиях всеобщего роста нуждались города и феодальные замки: дрова и строительный лес, железо, стекло, качественную шерсть. Монахи избрали жизнь, полную воздержания. Они не потребляли почти ничего из того, что производили, и все отвозили на рынок. За свой товар они получали деньги. Что делать с ними? Раздавать нищим? Это было затруднительно, так как цистерцианские монастыри располагались в уединенных местах. И эти деньги шли на строительство. За тридцать лет было построено триста монастырей, рассеянных по всей Европе. Какие же потребовались, как бы мы сегодня сказали, капиталовложения для создания этих многочисленных сооружений, составлявших, вместе с тем, как бы одно грандиозное произведение искусства, ибо облик всех этих церквей определялся все тем же стремлением к простоте, спокойной мощи.
Каждое из этих аббатств являло в своем уединении образ совершенного града, подобие рая на земле. Рая, не отрешенного от земли, но напротив, укорененного в материальной жизни, воплощенного в ней. Именно благодаря этой тяге к воплощению, благодаря раздумьям, оказавшимся созвучными мощному движению, привлекшему лучшие умы к размышлению под церковными сводами о тайне Бога, ставшего человеком, и еще более усилившемуся в результате крестовых походов, благодаря убеждению Св. Бернара, что монахи не равны ангелам, что для них было бы гибельным дерзновенно желать, подобно клюнийцам, походить на них, что у монахов есть тело, что они должны усмирить свою плоть, чтобы суметь овладеть миром, — именно благодаря тому, что они, в отличие от своих предшественников, в отличие от катаров, отказывались от бегства в запредельный мир, ибо считали своим призванием пронести, подобно своему учителю Иисусу Христу, всю тяжесть человеческого существования, цистерцианцы оказались в русле общего движения. Оно увлекло их за собой против их воли и помимо их сознания. Во второй половине XII века обнаружилось противоречие между их проповедью аскетизма и успехами цистерцианского хозяйства. После смерти Св. Бернара эти монахи, стремившиеся вести крайне скудное существование, получали все более высокие денежные доходы, и окружающие заметили, сколь вызывающим было величие их амбаров. Внецерковное общество постепенно отвернулось от Цистерциума: теперь оно требовало от служителей церкви, чтобы они не искали уединения в глуши лесов, а занимались его делами. Институт монашества уже принадлежал прошлому, сельскому прошлому, как и любая традиция, на которой лежало проклятие слишком сильной тяги к земному. Цистерцианское искусство было его последним плодом. Восхитительным плодом, созревшем среди осени монашества. Весна же была далеко от этих мест.
Дыхание весны ощущалось в порыве торжествующего оптимизма, позволившего, наряду с добычей, захваченной у неверных, и доходам от торговли, роскошно украсить собор в Пизе, построенный по романским образцам, а в Палермо перестроить в византийском и мавританском стиле дворцы монархов — владык моря и его сокровищ. Оно еще сильнее ощущалось в глубокой духовной революции, постепенно приводившей к осознанию того, что грех гнездится в каждом человеке, что он сам, лично должен стремиться от него очиститься, что он не может передоверить это другим, и что с этой целью он должен внимать Евангелию. Св. Бернар, и в этом состоит его подлинная победа, изгнал чудовищ и укротил воображение. Фигура, олицетворяющая зло на портале собора в Отене, уже не является ни сиреной, ни химерой. Это женщина, очень красивая, соблазнительная и греховная, и вполне сознающая это. Св. Бернар в своих проповедях призывал в Везле ко второму крестовому походу. Он проповедовал перед великолепным скульптурным ансамблем, образцом монастырского искусства клюнийского толка, но воплощавшим уже дух нового христианства. На тимпане церкви Св. Мадлены, в которой поклонялись мощам этой женщины, бывшей когда-то грешницей, но которую возлюбил Иисус, изображен Христос, восседающий во славе. Он является источником света, исходящего от его рук, света животворящего. Не удерживаемого уже под спудом, не схороненного в криптах тысячного года, как это было еще в отгороженной от мира роскоши клюнийского монастыря, не хранимого вдали от людских толп, каким был этот свет в уединении цистерцианских монастырей, где он просвещал лишь немногих достигших совершенства. Этот свет струился повсюду, расходился во все стороны, овладевая миром в его обоих измерениях — пространственном и временном — до самого края земли и до конца света. Действительно, излияние света не откладывается на потом, не отодвигается в неопределенное будущее, как в Апокалипсисе. Свет не ожидают, отказываясь от него в настоящий момент. Он здесь и сейчас. Его Царство может быть от мира сего. Оно создается людьми — апостолами. Людьми, которые были не монахами, но пастырями, закваской в массе теста, вовсе не отшельниками, но людьми идущими по большой дороге и говорящими с народом. Посланцами учителя, призванными нести его слово. Следует видеть в тимпане церкви в Везле символ важного момента в европейской истории, момента отхода, знак настоящего разрыва [с традицией], который не означает возврата к прошлому, как это было в случае попыток обновления империи или цистерцианской реакции, но напротив, решительный прорыв к новому времени. Под водительством Бога, о котором провозглашено, что Он есть Свет.
Свет, вечно лучащийся божественный свет, льющийся на создания, в которых таинственно соединяются материя и дух, такова идея, лежащая в средоточии эстетики Сен-Дени. Под ее влиянием Сюжер, аббат Сен-Дени, пожелал уменьшить до возможно малых пределов место в храме, занимаемое стеной, сделать стены как бы пористыми, полупрозрачными. С этой целью он полностью использовал возможности пересечения ребер стрельчатых арок, этой уловки строителей, к которой цистерцианцы прибегали лишь как к средству усилить прочность здания. В результате лучи света широким потоком проникают вовнутрь, и Сюжер стремится придать этому вторжению характер ослепительного триумфа, заставив лучи сиять всеми красками драгоценных камней. Поистине, это был звездный час витражей.
