О поклонении псу Гинфору. «В шестую очередь следует сказать об оскорбительных суевериях, некоторые из которых оскорбительны по отношению к Богу, а другие — по отношению к ближнему. Оскорбительны по отношению к Богу суеверия, воздающие достойные лишь Бога почести демонам или другим тварям: в этом состоит грех идолопоклонения, тем же грешат и несчастные женщины, занимающиеся колдовством, и те, кто в поисках спасения поклоняется кустам бузины и делает им приношения: пренебрегая церквами и свитыми мощами, они приносят к кусту бузины или муравейнику, или другому подобному предмету своих детей в надежде получить для них выздоровление. «Подобное произошло недавно в Лионском приходе, где, читая проповеди против колдовства и исповедуя прихожан, я узнал от исповедовавшихся женщин, что многие из них носили своих детей к святому Гинфору. Полагая, что это был какой-то святой, я стал расспрашивать о нем и в конце концов узнал, что то был борзой пес, убитый при следующих обстоятельствах. «В Лионском приходе, рядом с поселением монахинь, звавшимся Невиль, на земле сира Виллара стоял замок. У сеньора этого замка и его жены был малютка-сын. Однажды, когда сеньора и его жены не было дома и кормилица также отлучилась, оставив младенца в колыбели, в дом заползла огромная змея и направилась к колыбели с ребенком. Видя это, находившаяся в доме борзая собака набросилась на змею, вцепившись в нее под колыбелью, и, опрокинув кроватку, неотступно теребила зубами змею, которая, защищаясь, отвечала ей тысячью укусов. В конце концов собака прикончила змею и отбросила ее подальше от колыбели. Однако и колыбель, и пол вокруг, и морда, и вся голова собаки были залиты кровью змеи. Потрепанная в схватке, борзая держалась настороже рядом с колыбелью. Войдя в комнату и увидев все это, кормилица подумала, что собака разорвала ребенка, и в отчаянии испустила ужасный крик. На этот крик прибежала мать ребенка; увидев и подумав то же самое, она зашлась подобным же криком. Вбежав вслед за ней, сам рыцарь подвергся тому же обману чувств и, выхватив меч, убил собаку. И лишь тогда, приблизившись к колыбели, они увидели, что младенец, целый и невредимый, спит сладким сном. Стараясь понять, что же случилось, они нашли наконец змею, убитую и распотрошенную собакой. Узнав правду о случившемся и сожалея о столь несправедливом убийстве собаки, сослужившей столь полезную службу, они бросили ее на дно колодца у ворот замка, завалили ее множеством камней и посадили вокруг колодца несколько деревьев в память об этом событии. Между тем, позднее, замок по воле Господа был разрушен, а земля покинута жителями и пришла в полное запустение. Однако крестьяне, слышавшие о благородном поведении собаки и о том, как она была убита, будучи невиновной, и притом за поступок, который, напротив, заслуживал награды, приходили на это место и почитали пса, как какого-нибудь мученика, молились ему об исцелении от увечий и по другим надобностям, и многие стали жертвами обмана и соблазнов, с помощью коих дьявол склонял людей к греху. Но особенно много было женщин, приносивших на это место своих слабых и больных детей. В укрепленном городке, стоявшем в одном лье от этого места, жила старая женщина, которая учила их, что следует делать для соблюдения колдовского ритуала, как приносить дары демонам, как вызывать их, она же приводила их на это место. Придя туда, женщины делали приношение солью и другими вещами, развешивали по росшим вокруг кустам пеленки своих детей, вбивали гвозди в стоявшие там деревья, пропускали обнаженного ребенка между стволами двух деревьев: мать, стоявшая с одной стороны, девятикратно бросала его старухе, стоявшей по другую сторону. Призывая демонов, они заклинали фавнов, живших в лесу Римит, взять этого слабого и больного ребенка, принадлежавшего, по их словам, этим лесным духам, и вернуть им их младенца, которого они унесли, полненького и упитанного, живого и невредимого. Свершив это, матери-детоубийцы брали своего младенца и оставляли голеньким у подножия дерева в соломенной колыбели, затем с помощью принесенного ими огня зажигали по обе стороны головки две дюймовые свечи, которые они прикрепляли над колыбелью к стволу дерева. После этого они удалялись, давая догореть обеим свечам, так чтобы при этом они не могли видеть ребенка и слышать его плач. Свечи горели и, сгорая полностью, явились, как мы слышали от многих людей, причиной смерти нескольких младенцев. Одна женщина рассказывала мне также, что призвав лесных духов и удаляясь, она видела, как из лесу вышел волк и направился к малютке. Если бы материнская любовь не разбудила в ней жалость и она не бросилась бы назад, волк, или, как она говорила, скрывавшийся под его личиной дьявол сожрал бы младенца. «Если мать, вернувшись к оставленному ребенку, находила его живым, то она несла его к ближней речке со стремительным течением, что звалась Шаларонной, и девятикратно окунала в нее младенца: если он выходил из этой купели живым и не умирал вскоре после нее, то это значило, что внутренности у него достаточно крепки». «Мы пришли на то место и, собрав народ, населявший ту землю, прочитали проповедь, обличавшую все то, о чем здесь было рассказано. Мы приказали вырыть останки пса и вырубить священные деревья, а затем сжечь их вместе с песьими костьми. И сеньор, которому принадлежала та земля, издал по моему настоянию эдикт, предусматривающий конфискацию и продажу имущества тех, кто будет впредь сходиться к сему месту для подобных дел.» Этьен де Бурбон (ок. 1180 — 1261). БОГ ЕСТЬ СВЕТ Внезапно в XII веке экспансия ускоряется. Признаком ее нарастания служат крестовые походы, эти полные сказочных приключений экспедиции рыцарей Христовых за богатствами Востока. Есть и другой ее признак, не такой яркий, но более надежный, запечатленный в самом пейзаже Европы: именно в это время закладываются те его черты, которые он обнаруживает еще сегодня. Возникают новые деревни, цветущие поля, виноградники, появляется и новое действующее лицо, которое вскоре выдвинется на самые первые роли: это деньги, звонкая монета, которой по-прежнему не хватает, потому что в ней повсюду возникает все большая нужда и вся торговля основывается на ней. Повсюду брожение и стремительное развитие, подобное тому, что охватило современное общество, и сама мысль о замедлении которого для нас невыносима. На всех этажах здания культуры слышны отголоски этого подъема. Религиозное чувство также приобрело несколько иной оттенок: начало утверждаться убеждение, что взаимоотношения с Богом являются личным делом каждого и что спасение можно заслужить, ведя определенный образ жизни. С Апокалипсиса, взгляд незаметно перешел на Деяния Апостолов и Евангелие, стараясь увидеть в этих книгах Священного Писания модели поведения. Этот переход нашел прямое выражение в искусстве. В то же время отношения между людьми приобретали большую гибкость, а это благоприятствовало сближению, объединению, сплочению. На первых стадиях роста, примерно в тысячном году и вокруг этой даты, проявлялась тенденция к распылению власти, к феодальной раздробленности. Сто лет спустя началось восстановление государств, княжеств, королевств. Аббатства уже объединились в конгрегации, что поощряло их совместные эстетические искания, предпринимавшиеся вначале обособленно в Турню, в аббатствах Сен-Бенинь в Дижоне и Сент-Илер в Пуатье. В 1100 году самой могущественной из этих конгрегации был Клюнийский орден, а самый значительный памятник — новая церковь аббатства Клюни — был построен всего за несколько лет, благодаря притоку золота из Испании и серебра из Англии. Деньги в это время уже занимали главенствующее положение. И вновь государи почитались, благодаря их денежным приношениям, за подлинных создателей архитектурных шедевров. Что же осталось от этих памятников сегодня? Жалкие развалины. В начале XIX века это чудо архитектуры служило каменным карьером. По оставшимся следам, однако, можно понять, в чем состоял замысел строителей: восстановить во всем величии то, что стремилась стереть с лица земли феодальная вольница императорский дворец. Он должен был превзойти своим великолепием дворец Карла Великого — ведь это был дворец самого Бога. Ему надлежало быть достойным Бога и посвященных ему культовых торжеств. Пространство, заключенное среди его стен, было строго замкнутым, огражденным от земных волнений; свет как бы украдкой проникал вовнутрь. Между тем возвышающиеся столпы возносили своды в беспредельную высь, «in excelsis». Их увлекал тот самый порыв, к которому призывало большое скульптурное изображение портала — от него дошло до нас лишь несколько жалких обломков, — рисовавшее именно картину Вознесения. О том, что представляла собой церковь аббатства Клюни позволяет судить ее уменьшенная копия: церковь в Паре-ле-Моньяль. Скромное снаружи, это сооружение открывает взору лишь нескончаемое нагромождение капелл. Двери западного фасада как бы зовут войти внутрь, оставив мир за порогом и обретя, наконец, внутреннюю гармонию и порядок. Все внутреннее пространство церкви сходится в одной точке — хорах, являющихся местом приношения даров, воспарения духом, хорах, которые, по мнению клюнийских аббатов, посещались ангелами. Этот дворец, венчавший главу империи, был совершеннее всех остальных, возведенных на земле. При его сооружении естественным был возврат к колоннам, украшенным каннелюрами, вимпергам, формам, заимствованным из арсенала римской классики, которые продолжали сохраняться заботами императоров на рубеже X-XI вв. В этом дворце царил праздник, и глаз пленяли невиданные в мире пышность и великолепие. Ибо клюнийские монахи вполне серьезно считали себя князьями, составляющими двор Всемогущего, придворными своего рода неземного, священного Версаля. Они были убеждены в том, что их долг состоял в совершении со всяческой пышностью непрерывной службы и что для этой цели необходимо было расточать бесчисленные сокровища. Эта тяга к роскоши весьма наглядно проявляется в убранстве небольшой капеллы в Берзе-ля-Виль, этой личной молельни, которую устроил аббат Юг в одном из [своих] обширных владений, где он любил останавливаться. Украшения занимают здесь всю стену, радуя взор пленительными сочетаниями линий и красок. Подобная же утонченность свойственна и интерьерам дворцов в Иудее, которые обживали в это же время франкские вельможи-крестоносцы. Однако они, также как и сопровождавшие их священники, открывали наряду с этим в Святой Земле, явившей им свою неприкрытую реальность, ту жизнь, которая окружала Иисуса на земле. Они поняли, что тот же самый Бог, кажущийся столь далеким, когда о нем говорит Апокалипсис, когда-то жил подобно каждому из нас, подобно Лазарю, подобно Магдалине, подобно своим друзьям; что Всевышний, изображенный в апсидах восседающим на троне, прежде чем победить смерть, был осмеянным Учителем, преданным своим учеником в руки врагов. И вот уже во фресках, украшающих монастырь Вика, в результате легкого изменения выражения глаз божественная сущность уступает первый план сущности человеческой. |
