Ты должен был скорее научить меня с точностью различать все эти государства мира и хорошенько мне разъяснить их силы и способы сражаться, их обычаи и религии, управление и интересы, обратить посредством серьезного чтения по истории мое внимание на их начало, развитие и упадок — откуда, как, благодаря каким случайностям или ошибкам происходили великие перемены и перевороты. Я едва узнал от тебя имена моих предков, славных основателей этого государства, но это далеко от того, чтобы обучить меня истории их жизни и тому, как они добивались таких славных завоеваний. Ты хотел научить меня арабскому языку, читать и писать на нем, я тебе очень обязан, что ты заставил меня потерять столько времени над языком, который надо изучать десять, двенадцать лет, чтобы достигнуть в нем хоть какого-нибудь совершенства, как будто царский сын должен претендовать на звание знатока грамматики или доктора прав и на знание иных языков, кроме языков своих соседей, если он не может без труда обойтись без них, он, которому время так дорого, чтобы изучить возможно ранее много других важных и необходимых вещей; как будто есть такие умы, которые не потеряют охоту, не ослабеют от столь унылого и сухого занятия, как заучивание слов». Вот что сказал Аурангзеб с большим раздражением; но некоторые из ученых, либо чтобы ему польстить и развить то, что он сказал, либо из зависти, которую они питали к мулле, либо по другим причинам, распустили слух, что он этим не ограничился и, занявшись некоторое время разговорами о разных вещах, продолжал затем следующим образом:
«Разве ты не знал, что ребенок, получающий правильное воспитание при той счастливой памяти, которая обыкновенно свойственна детям, способен воспринять тысячу прекрасных наставлений, тысячу прекрасных знаний, которые остаются крепко запечатленными на всю остальную жизнь и возвышают ум, направляя его к великим целям. Закон, молитвы, науки — разве их нельзя так же хорошо или лучше изучить на родном языке, чем на арабском? Ты уверял отца моего, Шах-Джахана, что обучаешь меня философии. Верно, мне припоминается, что в течение нескольких лет ты занимал меня пустыми вопросами, вещами, не дающими никакого удовлетворения уму и никогда не встречающимися в обыкновенном жизненном обиходе, пустыми бреднями, в которых только то хорошо, что их трудно понять и легко забыть, которые способны только нагонять скуку, испортить здравый ум и сделать его тупым, несносным. Мне еще вспоминается, что после того как ты, уж не помню сколько времени, занимал меня своей прекрасной философией, у меня остался от науки лишь ряд варварских и непонятных слов, способных отпугнуть лучшие умы, сбить их с толку и отбить охоту от нее; они выдуманы лишь для того, чтобы прикрыть тщеславие и невежество людей вроде тебя, которые хотят нас уверить, что они все знают и что под этими темными и двусмысленными словами скрываются великие вещи, великие тайны, которые они одни способны понимать. Если бы ты меня научил той философии, которая формирует ум, заставляет его мыслить и незаметно приучает удовлетворяться только солидными рассуждениями, если бы ты внушил мне те прекрасные наставления и поучения, которые возвышают душу над ударами судьбы и делают человека непоколебимым, всегда ровным и неизменным, не позволяя ему нагло возвеличиваться при счастье и трусливо падать духом при несчастье; если бы ты взялся как следует объяснить мне, кто мы, каковы первоосновы всех вещей, и помог мне создать себе надлежащее представление о величии мира, о порядке и удивительных движениях его частей, если, говорю, ты обучил бы меня такого рода философии, я был бы тебе гораздо более признателен, чем был Александр по отношению к Аристотелю; я считал бы, что обязан вознаградить тебя значительно лучше, нежели сделал это он с Аристотелем. Не должен ли ты был, о льстец, уяснить мне столь важный для правителя вопрос, каковы взаимные обязанности государя по отношению к своим подданным и подданных к своему государю? Не должен ли ты был по крайней мере принять во внимание, что мне придется когда-нибудь оспаривать с мечом в руке мою жизнь и корону против моих братьев? Не таков ли удел почти всех царских детей в Индостане? А между тем заботился ли ты когда-нибудь о том, чтобы научить меня, как осаждать город или выстроить армию для битвы? Как хорошо, что я спрашивал совета у других, кроме тебя. Отправляйся в свою деревню, чтобы никто больше не знал, кто ты такой и что с тобой станется в будущем».
В это время над астрологами поднялась маленькая буря, которая мне показалась довольно забавной; большинство азиатов глубоко веруют в астрологию и полагают, что все совершается здесь так, как написано на небесах (это их обычное выражение). Во всех своих предприятиях они спрашивают совета у астрологов; когда две армии готовы вступить в бой, они ни за что не решатся сразиться, пока астролог не возьмет «сахет», т.е. не определит время, благоприятное для вступления в бой. Если вопрос идет о том, чтобы выбрать командующего армией, отправить посла, заключить брак, предпринять путешествие, сделать малейшее дело, купить раба, надеть новое платье, — ничего этого нельзя сделать без решения господина астролога. Это создает невероятные стеснения; этот обычай влечет за собой такие важные последствия, что я не понимаю, как он может держаться столь долгое время, ибо астролог должен знать все, что происходит и предпринимается от самых крупных дел и до самых мелких. И вот, на несчастье, случилось, что главный придворный астролог утонул. Это наделало много шума при дворе и подорвало сильно доверие к астрологии; все знали, что он дает «сахет» царю и эмирам, и каждый удивлялся, как такой опытный человек, который столь долгое время предсказывал будущее другим, не мог предусмотреть собственного несчастья. Некоторые, более сведущие говорили, что в Франгистане, где науки процветают, вельможи крайне подозрительно относятся к этого сорта людям, а иногда считают их просто шарлатанами, и выражали сомнение, действительно ли эта наука основана на солидных и правильных доводах, не является ли это лишь неосновательным убеждением, выдумкой астрологов или, скорее, их уловкой, чтобы стать необходимыми для знати и держать ее в некоторого рода подчинении. Все эти разговоры очень не нравились астрологам; но ничто их так не сердило, как следующий анекдот, который приобрел широкую известность. Великий Шах-Аббас, король Персии, приказал вскопать и приготовить маленький участок земли в своем серале, чтобы разбить сад; деревца были готовы, и садовник собирался их посадить на следующий день, между тем астролог, напустив на себя важность, сказал, что для того, чтобы они удачно принялись, нужен предварительно благоприятный «сахет». Шах-Аббас на это согласился, астролог взял свои инструменты, перелистал книги, сделал расчеты и пришел к заключению, что по причине такой-то и такой-то конъюнктуры планет деревья надо посадить немедленно. Главный садовник, который вовсе не думал об астрологе, в это время отсутствовал, но дела не стали откладывать, выкопали ямы и посадили все деревья; сам Шах-Аббас принимал в этом участие, чтобы можно было сказать, что деревья посажены его собственными руками. Главный садовник, вернувшись вечером, был очень удивлен, увидев, что дело сделано и деревья посажены не там, где следует, и не в том порядке, какой он наметил, — так, абрикосовое дерево, например, попадало в яму для яблони, а грушевое — в яму для миндального. Он сильно рассердился на астролога и приказал выдернуть все саженцы и положить их, как они лежали раньше, присыпав корни землей, чтобы рассадить их на следующий день. Об этом немедля дали знать астрологу, а он сообщил Шах-Аббасу, который сейчас же велел позвать садовника и в сильном гневе спросил его, как он осмелился вырвать деревья, посаженные его собственной, Шах-Аббаса, рукой; «сахет» был взят чрезвычайно точно, повторять работы не станут, никогда еще не было такого хорошего «сахета», а он, садовник, все испортил и погубил. Мужиковатый садовник, у которого в голове немножко бродило ширазское вино, косо посмотрел на астролога и сказал ему, ворча и ругаясь: «Должно быть, ты действительно взял хороший «сахет» для этих деревьев, проклятый астролог, они были посажены сегодня в полдень и сегодня же вечером все вырваны». Услышав эти рассуждения, Шах-Аббас расхохотался, повернулся спиной к астрологу и удалился.
