Старик лет восьмидесяти представил однажды королю двадцать четыре сына, всех уже способных по возрасту носить оружие. Король спросил его, нет ли у него еще детей, и, услыхав, что есть еще только несколько дочерей, грубо прогнал его, сказав: «Ступай, ступай, старый теленок, ты должен был бы стыдиться, имея так мало детей в твоем возрасте; разве не хватает женщин в моем королевстве?» У самого короля было не менее восьмидесяти сыновей и дочерей, бегавших вместе по сералю; для них он приказывал изготовлять в большом количестве круглые палки, полированные и отделанные наподобие маленькой булавы, так как этих детей страшно радовало держать в руках как бы скипетры, которые отличали их от детей рабов или прочих обитателей сераля.
Аурангзеб дважды призывал послов к себе по той же причине, что и мой ага, а главным образом, чтобы получить сведения о положении магометанства в их стране; он даже выразил желание взглянуть на шкуру мула, которая, не знаю почему, осталась в крепости у офицеров, что было для меня большой обидой, так как послы ее предназначали мне за все услуги, которые я им оказал. Я имел в виду преподнести ее в один прекрасный день кому-нибудь из наших любителей в Европе. Я настаивал, чтобы они вместе со шкурой отнесли показать Аурангзебу большой рог, но тут возникало затруднение: он мог задать им вопрос, который бы поставил их в очень неудобное положение, а именно: как могло случиться, что они рог спасли от грабежа в Сурате, а цибет потеряли.
В то время, когда эфиопские послы были в Дели, Аурангзеб созвал тайный совет из самых ученых людей своего двора, чтобы выбрать нового учителя своему третьему сыну, Султан-Акбару, тому, которого он предназначал себе в наследники. Он обнаружил на этом совете страстное желание, чтобы этот молодой принц получил образование и стал великим человеком. Аурангзеб хорошо знал, насколько это важно, чтобы цари, превосходя прочих людей величием, превосходили их также доблестью и познаниями. Несомненно, ему было известно, что одним из главных источников нищеты, плохого управления, убыли населения и упадка азиатских государств является то, что царские дети воспитываются среди женщин и евнухов, нередко жалких рабов из России, Черкессии, Мингрелии, Туркестана и Эфиопии, с низкими и раболепными душами, невежественных и заносчивых; эти принцы становятся царями уже в зрелом возрасте, не получив никакого образования, не сознавая, что значит быть царем. Изумленные, словно выходцы из другого мира или какой-нибудь подземной пещеры, выходят они из сераля, где провели всю свою жизнь, восхищаются всем, как настоящие блаженные, всему верят и всего пугаются, как дети, или ничего не боятся, как безрассудные люди, во всем следуют своим естественным наклонностям и случайным мыслям, которые им внушали, имеют обычно вид важный, гордый и дерзкий, но эта важность и гордость так пошлы, так противны, так мало им к лицу, что они едва прикрывают их дикость и варварство и звучат, как плохо заученный урок. Случается, что они впадают в чрезмерную учтивость, которая еще более пошла и противна, или проявляют слепую и дикую жестокость, предаются низкому и грубому пьянству; отдаются сладострастию без меры и рассудка, губя свое тело и ум с наложницами; или забывают все, чтобы отдаться наслаждениям охоты, подобно хищным зверям, и ценят свору собак выше жизни тех несчастных людей, которых они насильно заставляют принимать участие в этой забаве, обрекая их на гибель от голода, зноя, холода и нищеты; словом, они почти всегда бросаются в какую-нибудь безрассудную и нелепую крайность, смотря по тому, куда их, как я уже сказал, влекут их естественные наклонности или первые попавшиеся идеи, которые им внушат; они остаются почти всегда в полном неведении того, что касается государства, оставляют бразды правления в руках визиря, который поддерживает их в их невежестве и страстях, являющихся самой главной его опорой, благодаря которой он может управлять по своему усмотрению, в полной безопасности и без всякой помехи; или они оставляют бразды правления в руках своих матерей-рабынь и их евнухов, обыкновенно способных лишь на жестокие интриги, которые приводят к удушению или изгнанию то одних, то других, нередко даже визирей и знатнейших вельмож, и никто, имеющий хоть какое-нибудь имущество, не может быть спокоен за свою жизнь.
После всех этих послов, о которых мы говорили, получилось наконец известие, что к границе прибыл персидский посол. Персидские эмиры, состоявшие на службе Великого Могола, распространили слух, что он едет по делам исключительной важности, хотя разумные люди сильно сомневались, чтобы это было правдой, ибо время крупных событий прошло и эмиры и прочие персы больше думают о празднествах и о прославлении своей нации, чем о чем-либо другом. Эти же персы добавляли, что эмир, отправленный Аурангзебом навстречу к послу, чтобы принять его с почетом и заботиться об его удобствах в пути, имел приказ ничего не жалеть, чтобы выведать главную цель его посольства и дать ему понять, что, по старому и общепринятому обычаю, послы должны делать салам, или поклон, по-индийски, а письмо государю передавать не иначе как через третьи руки. Однако в их словах было мало правды, и мы видели, что Аурангзеб был гораздо выше всего этого.
В день приезда посла ему воздали всевозможные почести: базары, через которые он должен был проследовать, были наново окрашены; более чем на милю была выстроена по обеим сторонам пути кавалерия, несколько эмиров сопровождали его с музыкой, с литаврами и трубами, а когда он вступил в крепость, или дворец государя, раздался залп из пушек. Аурангзеб принял его чрезвычайно вежливо, не нашел ничего дурного в том, что он сделал ему поклон по-персидски, принял без всяких затруднений непосредственно из его рук письма его короля и даже, оказывая почет, поднял их почти над своей головой. После того как евнух помог ему распечатать письма, он прочел их с серьезным и сосредоточенным лицом и затем приказал принести парчовую куртку с чалмой и шарфом, или поясом и золотым и серебряным шитьем, велев надеть все это в своем присутствии; это, как я уже говорил, называется серапа, или одежда с головы до ног. После этого послу дали понять, что он может предложить свои подарки, состоявшие из двадцати пяти лошадей такой красоты, какой я еще не видал до тех пор; их привели покрытых попонами из парчи с шитьем, дальше шли двадцать породистых верблюдов, которых можно было принять за маленьких слонов, так велики и могучи они были. Затем принесли множество ящиков, наполненных, как говорили, прекрасной розовой водой и какой-то еще водой, именуемой бейд-мишк, очень дорогой и, как многие уверяют, укрепляющей силы. Развернули затем пять или шесть ковров, очень красивых и изумительной величины, затем несколько штук парчи, которую мне удалось рассмотреть вблизи в другом месте, очень богатой, с рисунком из мелких цветов, такой тонкой и нежной работы, что не знаю, возможно ли найти в Европе что-либо подобное. Принесли еще четыре ножа из дамасской стали и столько же кинжалов, усыпанных драгоценными камнями, и наконец пять или шесть наборов лошадиной сбруи, которые очень понравились и которые действительно были очень богаты и красивы; ткань была покрыта богатой вышивкой и мелкими жемчужинами с очень красивой старинной бирюзой. Аурангзеб внимательно осмотрел это подношение, он восхищался красотой и редкостью каждого подарка и от времени до времени превозносил щедрость персидского короля. Затем он назначил послу место среди самых важных эмиров и, побеседовав с ним короткое время о трудностях путешествия, отпустил его, повторив несколько раз, чтобы он приходил каждый день его навещать.
В течение четырех или пяти месяцев, что посол оставался в Дели, его все время великолепно содержали за счет государя, а важнейшие эмиры угощали его в свою очередь. Наконец его отпустили с большим почетом; Аурангзеб подарил ему снова богатый серапа и сделал ему лично значительные подарки, намереваясь послать подарки его господину через специального посла, что он и сделал через некоторое время.
