Когда Митисада, забыв меня, уехал в Митиноку, я послала ему…
Прежде вдвоем
Вместе в путь отправлялись.
Вчуже теперь
Слышу: «Застава Платья…»
[78]Она далеко, в Митиноку.
Весной в пути увидела луну…
Ночью весенней
Лунный свет… Откуда он льется,
Невозможно понять.
Где мой дом, в какой стороне?
От тоски сжимается сердце.
Из песен, сложенных в пути…
Кто в эту ночь
На родине милой любуется
Светлой луной,
Обо мне вспоминая: «Она в этот миг,
Может, тоже на небо глядит?..»
Когда ехала в провинцию Идзуми, то услышала вдалеке еле слышные голоса миякодори — столичных птиц…
Ах, столичные птицы,
Расскажите мне все без утайки,
Я хотела бы знать,
Как живется теперь моим близким
Там, в милой сердцу столице?
[79] Когда жила в горном монастыре, увидела однажды, как хоронили какого-то человека…
Глядя, как дым
Струйкой уносится в небо,
Подумала вдруг —
Придет время, и точно так же
Кто-то взглядом проводит меня.
Узнала, что один принц[80], опередив меня, покинул этот мир…
Право, досадно!
Платье цвета глициний
[81] надела,
Скорбя о тебе.
Но оно от слез моих горьких
Того и гляди истлеет…
После того, как ушел из мира принц Ацумити…
Вот бы теперь
Что-нибудь вспомнить дурное:
«И это было!»
Такое, чтоб я поскорее
Смогла забыть о тебе.
В то же примерно время, задумав стать монахиней…
От мира ушла бы,
Но, увы, даже думать об этом
Не могу без тоски.
Ведь эту бренную плоть
Ты когда-то так нежно любил.
После того как этот мир покинула Косикибу[82], я отдала в монастырь свою любимую шкатулку, чтобы заплатить за чтение сутр…
«Тоскую, люблю» —
О, если б могла ты услышать
Мой отчаянный зов…
Бью в колокол снова и снова
Не в силах забыть и на миг…
Прислуживая при дворе, Косикибу-найси часто надевала парадное платье с узором из листьев хаги в каплях росы. Когда она покинула этот мир, государыня Дзётомонъин[83] изволила попросить у меня это платье, и я преподнесла его ей, сопроводив такой песней…
Непрочна роса.
Но видишь — сверкает, как прежде,
На листьях хаги.
С чем же сравнить угасшую
В одно мгновение жизнь?
[84] Ответ:
Могла ли я думать,
Что останется нам на память
Лишь эта роса
На рукавах. Ах, никогда
Им уже не просохнуть…
После того как скончалась Косикибу, государыня Дзётомонъин изволила прислать мне на память придворный наряд, который покойная долго носила, и, увидев, что на нем написано: «Косикибу»…
Твоя бренная плоть
Давно подо мхом истлела.
Непогребенным
Осталось лишь имя, печально
Теперь смотреть на него.
После того как скончалась Косикибу, увидела внуков…
Нас оставив, ушла.
И о ком же теперь печалится,
Тоскует о ком?
Ах, всегда нам дороже дети,
И она теперь, верно, о детях…
Когда этот мир казался мне еще более тщетным, чем обычно…
Все меньше и меньше
Остается в мире знакомых
Людей и имен,
Вот и я — суждено или нет
Сегодняшний день пережить?
Когда этот мир покинул человек, с которым меня связывали глубокие чувства…
Вослед за тобой
Душа моя устремилась,
Отставать не желая,
Неужели один лишь дымок
Вознесся сегодня к небу?
* * *
Нить порвалась,
И брызнул в стороны жемчуг…
Ах, даже его
Удержать несравненно легче,
Чем нашу жизнь в этом мире.
Услышав колокольный звон на закате…
Вечерние сумерки.
Всегда бесконечно печальны!
Ведь знать не дано,
Услышишь завтра иль нет
Колокольный звон на закате…
Начертав сначала: «Что человек — плавучая трава у берега реки…»[85], записала несколько песен, и среди них…
«Что роса? —
Капли воды на травах», —
Думала я.
А это ведь вся наша жизнь —
Миг в ожиданье конца.
Сложила после того, как не стало Косикибу…
Что толку в весне?
Лежу, погруженная в думы
[86],
Томясь от тоски…
Ведь теперь ни цветы, ни дымка
Моего не волнуют взора.
Примерно в то же время послала кому-то…
Тягостно жить.
Но твердя: «Жизнь мне постыла», —
Ничего не изменишь…
Разве что-нибудь есть у нас, кроме
Дождливого поднебесья?
