Главное вовремя закрыть дверь и оставить там нечто уже не важное, понимая, что новое откроется сразу, поглощая тебя, уже в который раз. Познать новый жизненный опыт, это важно. Зов, ему невозможно противиться.

Так предрешено.

Переход. Понимаю, что живу, дышу и существую здесь и сейчас. Что-то знакомое и в то же время не знакомое вокруг. Я где-то это видела. У вас бывает такое? Мне это снилось? Возможно. Но то, что я материальна, это факт.

Провожу рукой и чувствую толстую и грубую шерсть одеяла, которым укрыто моё тело. И я вдруг ощущаю это самое тело, свою новую оболочку. Кончики пальчиков на ногах, и длинные волосы, не убранные на ночь в косу. Потихоньку встаю, в комнате сумрачно. Старинная, резная кровать из тёмного дерева со столбиками по бокам. Приютившись в нише между каменными колоннами, это, наверное, самое уютное место во всей комнате.

Верх кровати словно крыша, которая опирается на четыре боковых столбика. Кровать маленькая, как для подростка с пологом из тёмной ткани, а свод потолка, он очень высокий, шатром уходящий в темноту, тем самым нарушающий гармонию в комнате. Свечи, вернее то, что от них осталось за ночь, сгорев они оплавили остатки воска. Всё словно фрагменты, которым предрешено судьбой сложиться в единое целое.

Старинный, из тёмной бронзы подсвечнике на комоде. Напротив, кровати стол. На нём стоит небольшой католический крест на подставке, тёмная тень от него ложиться на стол расплывчатым пятном, рядом книга — библия.

Прохладный пол, я не могу понять размеры комнаты, она вся в сумерках. Оглядываясь, вижу окно и каменную не штукатуреную стенку. Что это? Где я это уже видела? Похоже, стены, будто сговорившись, начинали давить на сознание. Они казалось сходились у меня над головой серыми тонами, начиная кружится в танце. Вновь откинулась на подушку, слегка прикрыв глаза, наблюдала за пылинками, которые как молекулы в хаосе скользили в свете. Он же в свою очередь тихонько крался из окна по серым камням стен комнаты.

Утро. В окне виден рассвет, в дали поля, лес и горы, а в голове полный хаос и такое чувство, что меня две. Я взрослая и я, но совсем другая, не опытная, наивная и очень удивленная присутствию той меня взрослой в своём сознании.

Стоп. Подхожу к окну, какое оно прекрасное это далёко с предрассветным небом, изумрудными полями и очень чистой дымкой, тающей на глазах. Но я помню эти мысли, я уже так думала, когда-то. Как будто со стороны вижу и понимаю. Кто я и где нахожусь. Просто приходит озарение, моё личное просветление.

Девочка лет девяти у окна в монастыре.

Малышка, совершенно одинокая, и не погодам серьёзная, оставленная своими родными на всю долгую жизнь. Ребенок, лишённый детства, с вечной неосознанной тоской в глазах. Лишённый счастливых улыбок, родительской любви, игрушек, в конце концов. Душа, познавшая чувство одиночества с раннего детства. А в одиночестве жизнь может показаться действительно длинной.

Бойтесь своих желаний, ведь мысли материальны. Понимаю, что вернулась в эту реальность, чтобы изменить безрадостное существование и что, там, где я жила в кругу любимой семьи, меня уже нет. Грусть по близким и родным из прежней жизни коснулась самых потаённых мест души. А малышка, чьё сознание было рядом, удивленно прислушивалась к этому непонятному для неё чувству. Я показала ей свою память: сына и внуков, со всеми заботами о них и о муже. Дала ей почувствовать свою любовь к ним.

Прислушиваясь, очень робко девочка пыталась понять, что такое любовь. Ребёнок тянулся к этому чувству, и я приняла её, эту юную частичку своей души, открыла себя для неё.

Вначале по-матерински жалея, а затем уже крепко любя, как саму себя. Взглянув на крест, что стоял на столе, поблагодарила Вселенную, за оставленный мне опыт и память прошлой жизни, без них мне было бы очень сложно, что-либо изменить.

Сознание малышки сразу откликнулось на мой посыл к Создателю, ведь для неё это было понятие бога и веры.

— Пришло время утренней молитвы, — тихим шёпотом я ощутила свои губы, склоняя голову, и сгибая колени на подставку, напротив креста что стоял на столе, я просила девочку мысленно показать весь распорядок её дня, а также круг общения, если он был.

Понимала, что с годами у нас произойдёт полное слияние, и мы станем одним целым, но на данном этапе было очень важно, чтобы окружающие не увидели изменений в ребёнке.

Глава 2

Пять лет заметных и незаметных, одиноких и в то же время наполненных увлеченной работой. Эти летящие чередой множества дней, часов и минут, стали тяжёлым испытанием для нас. Они тянулись бесконечно долго. Подчас, просто сводя с ума, не давая надежды на иную жизнь.

Хорошо, что мы с малышкой были друг у друга в сознании, и в принципе уже стали одной единой, навек сплочённой Душой.

И в тоже время, я постоянно сравнивала прошлое воплощение, которым жила когда-то в будущем, и это, во мраке монастырских стен средневековья. Сравнение, если честно было не в пользу моего теперешнего существования. Чувствовала себя просто обделённой. Не хватало движения, скорости, знаний, ритма и живой энергии солнца, вообще всего живого в окружении.

Я молила Создателя дать нам только один шанс на возможность жить за стенами этого монастыря, в других условиях. Шанс на спасение.

Но по порядку. Девочку учили. В основе всего стояли знания религиозного характера. Многие молитвы я знала, как таблицу умножения во втором классе в двадцатом веке, так как заучивала их до потери осознанности.

Испанский язык, по умолчанию мой родной в этой реальности. И будь добра разговаривай, пиши и читай на нём как положено аристократке в это не простое для женщин время. Вышивание, зарисовки сюжетов из жизни святых, этикет. Мой почерк, он стал просто произведением искусства. Этому пришлось учиться, и очень долго. То, что девочка принадлежала старинному дворянскому испанскому роду, было понятно из того, как обращались с ней окружающие. Да и не стали бы так заботиться о ребёнке, допустим, простой крестьянки или служанки, стараясь дать ей лучшее по тому времени образование.

— Каталина, — так звала нас мать настоятельница, когда приходила два раза в неделю заниматься с нами чтением и письмом. Ещё одна женщина, служащая монастыря, убиралась в келье, приносила скромную пищу, и показывала секреты вышивки гладью. Она в этом деле была большой мастерицей.

Из нашей комнаты был свой выход на улицу в закрытый дворик. Открывала эту толстую деревянную дверь только мать настоятельница, под её присмотром я выходила на улицу.

Испанский дворик был небольшой, квадратов шесть, огороженный высокой каменной стеной он был очень уютным. Однако, во всем этом действии чувствовалась какая-то тайна. Впрочем, как и всецело во всей моей жизни.

Я нигде в своей комнате не видела ни чего похожего на зеркало, хотя сей предмет, наверное, в средние века был большой роскошью. Тем не менее, я не знала, как выгляжу. Могла только догадываться. Ощупывала лицо, брови, глаза, заплетая светлые волосы по утрам и складывая их в строгую причёску. Не знала, почему меня прячут от всего мира. По многим признакам понимала, что монастырь живёт обычной жизнью и в нём много послушниц и монахинь. О моём же присутствии в этом святом месте, думаю, знало совсем не много человек.

Я как граф Монте-Кристо в известном в моё время романе А. Дюма, тихонько простучала все стены и полы своего жилища. Вдруг где-то могли быть пустоты и какие-то возможно переходы, или лабиринты, но тщетно.

Бытовые потребности решались очень просто, ночные горшки, тазы и кувшины с водой. Тем не менее, ухаживали за мной хорошо, всегда чистая постель, и добротная одежда это было нормой. Я не касалась уборки или стирки, раз в неделю был день купания, грязную одежду просто уносили, меняя весь текстиль в келье на чистые вещи.

Полная изоляция, не считая двух человек в общении. Интересно, на каком периоде жизни меня стали выпускать из этой комнаты, в показанном мне когда-то видении? Вероятно, когда факт моего существования перестал быть для кого-то опасным, и тайну не нужно было уже хранить под такими надёжными замками.