Неуместный гам встревожил публику, и она заволновалась.
— Может быть, это те пещерные люди, о которых я вам только что говорил, — продолжал я развивать свои соображения и гипотезы относительно гортанных кличей, которые должны были раздаваться в глубине веков.
После окончания лекции мы узнали, кому приписать эти неуместные крики, составившие аккомпанемент моему рассказу. Оказалось, это были подвыпившие новобранцы, верные традиции, если не доисторической, то, во всяком случае, достаточно древней и распространенной, носившиеся с превеликим шумом по улицам Родеза.
В Пети-Россель, в самом центре Мозельского угольного бассейна, однажды я выступал перед четырьмя сотнями учеников-горняков в возрасте от пятнадцати до восемнадцати лет. Я рассказывал им о подземных исследованиях, которые мы с женой провели в пропастях марокканских Атласских гор. Чтобы молодежь могла полюбоваться подземными пейзажами, искрящимися кристаллами и нетронутыми сталактитами, лекция сопровождалась показом диапозитивов.
После лекции, когда я пересекал двор, где резвились будущие шахтеры, ко мне подошли двое юношей. Они сказали, что их очаровала красота подземного царства, особенно по сравнению с мрачным видом шахт, и что спелеология привлекает их куда больше, чем тяжелый труд горняка.
Потом, понизив голос, боясь быть услышанными товарищами и особенно находящимися поблизости преподавателями, они сообщили мне, что готовы бросить школу и отказаться от своей будущей профессии, если я согласен взять их на работу!
Мне пришлось объяснить этим мальчикам, жаждущим приключений, что профессия спелеолога не может прокормить посвятившего себя ей человека.
В театре Сен-Омера, когда я рассказывал о своих одиноких исследованиях, произошла авария электросети, и зал погрузился в полнейшую темноту. Как обычно при подобных обстоятельствах, публика заволновалась. Но я сказал, что эта авария ниспослана нам судьбой, так как она усиливает впечатление.
— Вот мрак пещер, — сказал я. — Ничего лучшего я не мог бы пожелать для финала моего рассказа о подземной одиссее в пещере Монтеспан. — И я продолжал рассказывать.
Когда улеглось первое движение, вызванное неожиданностью, публика продолжала совершенно спокойно и в полной тишине слушать меня. Однако под конец суждено было произойти еще одному комическому эпизоду. Аварию никак не удавалось ликвидировать. Но как раз под конец лекции, в тот момент, когда я говорил о выходе из пещеры и возвращении к дневному свету, один старательный, но, право, малосведущий служитель наконец выскочил на сцену, неся какой-то довольно тусклый светильник, который он поставил на столик передо мной под общий хохот.
Дело в том, что этим светильником был старинный, отысканный где-то на складе бутафории фонарь со свечой для представления мелодрам тридцатых годов прошлого века!
На многих страницах я рассказывал, как из любителя пещер я стал писателем и лектором. Если бы я обошел это молчанием, то упустил бы очень существенную часть моей жизни — мое всегдашнее стремление и попытки пером и живым словом знакомить людей с подземным миром и, если удастся, заставить полюбить его.
Смею надеяться, что мои книги и голос более или менее успешно передают и заставляют разделить мою страсть. Некоторые из моих работ пользовались успехом, некоторые из моих бесед давали мне удовлетворение и уверенность, что я не остался непонятым.
Это — большая поддержка для того, кто проповедует и защищает деятельность, считающуюся априорно излишне оригинальной, слишком опасной или совершенно бесполезной. Я не могу ни забыть, ни умолчать, что книги и лекции были для меня также источником существования, способом зарабатывать на хлеб насущный. Необходимое и справедливое вознаграждение, без которого занятие спелеологией действительно не имело бы никаких перспектив, и мой отец с полным основанием говорил, что эта дорога, никуда не ведущая с материальной точки зрения.
Непризнанная, не дающая права на вознаграждение, наука и деятельность в области подземных исследований — бедная родственница всех других наук и исследований — смогла прокормить человека, себя ей посвятившего, и его пятерых детей лишь благодаря доходам от книг и лекций.
И в то же время успех книг или законное удовлетворение, испытываемое лектором, — всего лишь побочные продукты спелеологии, и только стечение обстоятельств, которого я, конечно, никак не мог предвидеть, заставило меня взяться за перо и начать выступать публично, борясь за существование. Лично у меня не было к этому никакого влечения, и когда я обо всем этом думаю, то больше всех удивляюсь сам. Для истинного спелеолога никакое самое роскошное издание, никакие театральные эффекты не заменят и не затмят скромного грота, в котором человек может спокойно предаваться размышлениям и вести немой диалог с природой, а это становится возможным и даже неизбежным под сенью пещер. Любая позолота удивительно легко блекнет и стирается, не выдерживая сравнения с великолепием подземелий.
Человек не создан жить в одиночестве, это неоспоримый факт, но он также не создан, чтобы вечно раздваиваться, разбрасываться, невольно расточать свои силы и нравственно расшатываться. А лишь в подземном уединении можно очиститься, сбросить с себя груз забот, набраться новых душевных сил.
Там же под землей приходится прибегать к забытым, казавшимся ненужными физическим упражнениям, заставляющим размяться мускулы и весь организм. Право, некоторые спортивные навыки обязательны и необходимы, чтобы подняться по гладкой веревке; спускаться или карабкаться по сотням метров тонких и гибких веревочных лестниц, качающихся над пустотой; вползать в узкие лазы, извилистые ходы и, извиваясь, пробираться по ним; шлепать по ледяной воде и иногда плавать в ней; переносить невообразимые тяжести в трудных проходах и совершенно невозможных положениях.
Все эти чисто физические и спортивные достижения находятся в гармоничном слиянии и дополняются (в здоровом теле — здоровый дух!) научными и духовными ценностями, которые встречаются и познаются в глубинах земли.
Накопление научных знаний и притягательная сила неизвестного, призыв тишины, несравненные интеллектуальные радости вполне окупают мучительные и трудные минуты, когда тащишься весь в грязи, преодолеваешь головокружение и обдираешь свою кожу о камни.
Для спуска под землю недостаточно материально экипироваться, необходимо также нравственно подготовиться и вооружиться, ибо на глубине пещер может встретиться такое, что поразит и смутит даже самого примитивного человека, заставит грезить поэта и философа, вызовет восторг у ученого и поставит его в тупик.
Может быть, то, о чем я сейчас говорю, недостаточно проявилось на страницах, посвященных дорогим старым воспоминаниям, из которых я рассказал и упомянул лишь самые занятные и красочные. И конечно, подобные воспоминания не могут служить точным отражением полувека жизни, отданной подземным исследованиям.
Сейчас, когда я пишу эти строки, я только что вернулся из колодца Пюи-дю-Ван, имеющего глубину шестьсот пятьдесят семь метров и считающегося четвертой по глубине пропастью в мире.
Конечно, я не спускался до самого дна, так как мне уже нет места в штурмовом отряде. Но я достиг отметки двести метров и в одиночестве бродил там по одному из самых больших подземных залов, к тому же одному из самых загроможденных камнями. В диком и поистине величественном окружении я долго ходил, вспоминая всю мою жизнь под землей, гораздо более напряженную и разнообразную, чем она выглядит со страниц этой книги, которую, как и всякую автобиографию, написать было очень нелегко. Но я не хочу дальше распространяться, потому что мне кажется, я и так слишком много рассказал о себе и, может быть, наскучил читателю.
В тот же августовский день 1960 года, когда я с фонарем в руке бродил по хаосу зала в колодце Пюи-дю-Ван, перед моим мысленным взором прошли все ощущения и радости моего полуподземного существования, и я вновь убедился и сам себе сказал, что подземное царство, из которого каждый раз возвращаешься, очистившись душой и более счастливым, не может надоесть.