Вновь я испытываю захватывающее, никогда не притупляющееся ощущение, вызванное резким переходом в совершенно новую среду, в другой мир. Еще несколько минут тому назад ярко светило солнце и было жарко, кругом росла зелень и кипела жизнь. Не успел я спуститься под землю, как не стало слышно щебетания птиц, жужжания насекомых, шелеста листьев. Вокруг меня царит ночь, холодный воздух, от которого я начинаю дрожать, запах мокрой глины и камня. Повсюду враждебный мрак и жуткая тишина, еле нарушаемая слабым журчанием ручья, по которому я иду в скупом свете моего жалкого светильника.
Метров через пятьдесят просторный туннель внезапно сужается, галерея поворачивает под прямым углом, и мне приходится идти согнувшись, а вскоре — даже на четвереньках. Потолок продолжает снижаться, вода становится все глубже, и, к своему огорчению, я вижу, что в нескольких метрах впереди свод и вода соединяются — скала погружается в ручей… Передо мной непреодолимое препятствие, которое спелеологи называют сифоном и считают своим главным врагом, так как этот враждебный союз воды с камнем означает (или, скорее, означал в то время), что исследованию пещеры пришел конец. Перед сифоном всегда отступали. Я видел сифон в первый раз в жизни и с жадностью рассматривал его.
Почему в этот миг мне припомнился грот Тюк д’Одубер и его рисунки? Не потому ли, что через него тоже протекал подземный ручей? Почему у меня возникла весьма шаткая гипотеза, что за этим сифоном может находиться обширная пещера, где первобытные люди могли жить так же, как в Тюк д’Одубер, в гроте Трех Братьев и во многих других? Почему я вдруг стал убеждать себя, отбросив излишнюю скромность, что ведь я плаваю и ныряю с семилетнего возраста, не боюсь холодной воды и притом являюсь чемпионом команды Сен-Мартори по нырянию и длительности пребывания под водой — две минуты пятнадцать секунд.
Очень трудно через сорок лет вспомнить, что происходило в моем мозгу, когда я стоял у сифона Монтеспан, но хорошо помню принятое решение и его последствия. Я мысленно вижу, как ставлю зажженную свечу на выступ стены, погружаюсь в воду по самые плечи, набираю воздух в легкие так же, как я это проделывал в плавательном бассейне или в Гаронне, прежде чем погрузиться на две минуты в воду. После нескольких глубоких вдохов, за которыми следуют быстрые и полные выдохи, я делаю последний вдох, резкий, но менее глубокий, чем предыдущие (чтобы не задохнуться), и скрываюсь под водой, вытянув одну руку вперед, другой касаясь свода над головой. Решительно двигаюсь вперед и не испытываю страха, словно просто нырнул в реке. Гораздо раньше, чем появляются какие-либо неприятные признаки или малейшая одышка, я чувствую, что моя рука, касавшаяся свода, уже высвободилась из воды. Поднимаю голову и вглядываюсь в полную темноту. Решив не тратить времени на то, чтобы криками выяснить акустику пещеры и прислушиваться, я вновь ухожу под воду, резко повернув обратно. Всеми силами стараюсь не потерять направления, и вскоре замечаю свет от моей свечи-ориентира.
Успех ошеломил меня. Мне неслыханно повезло. Длина сифона оказалась всего несколько метров, и, пройдя его, я вновь очутился ниже по течению ручья и, может быть, открыл большую, еще не известную пещеру.
Легко догадаться, что на следующий день я опять был у «моего сифона», готовый на любые неосторожности.
Для второго погружения я усовершенствовал свое снаряжение, то есть оставил перед сифоном большую зажженную свечу и нырнул, крепко зажав в руке резиновую купальную шапочку, в которой были спрятаны свечи и коробок спичек.
Возвращаясь обратно, я нырнул в сифон и прошел его, но не нашел уже своей путеводной свечи: она полностью сгорела, ведь я провел под землей пять часов. И каких часов…
Моя система освещения при всей своей примитивности все же выполнила свое назначение и позволила довести до конца захватывающее исследование. Пройдя сифон, я тотчас же вытащил и стряхнул воду с купальной шапочки, которую держал в вытянутой руке. С тысячью предосторожностей зажег свечу и стал осторожно продвигаться вперед под сводом, низко нависшим над водой, сначала по дну ручья, а потом по его галечным и глинистым берегам и метров через двести попал в большой зал, заваленный камнями, между которыми ручей журча прокладывал свой путь.
Я сразу понял, что попал в пещеру моих грез, и тут же начал искать рисунки на стенах. Мне поневоле приходилось делать это наспех, и мой оптимизм не оправдался. А кроме того, если подумать, как могли бы доисторические люди попасть в этот зал, ведь путь им преграждал сифон?
Ответ следовало искать вверх по течению, и я отважно пошел по ручью, преодолев скользкий сталагмитовый купол и трудный подъем. Миновал массивный столб, соединяющий пол с потолком, и, идя по глубокой воде, дошел до следующего сифона, еще более широкого, чем первый. Твердо решив победить и это препятствие, я нырнул, но из соображений безопасности, боясь потерять направление и заблудиться, держался рукой за левую стену. И вот я на другой стороне сифона, причем он показался мне гораздо длиннее первого. Теперь я был окончательно отрезан от всего мира, но мое удачное ныряние придало мне бодрости и уверенности. Я решил идти вперед. Моя настойчивость была вознаграждена, так как больше не встретилось ни сифонов, ни каких-либо других трудных препятствий. Величина пещеры и ее боковые ответвления одновременно поражали и приводили меня в восторг. Я совсем не ощущал холода; очевидно, постоянное движение и акробатические трюки, которые приходилось проделывать, чтобы продвигаться вперед, держали меня все время в напряжении и спасали от простуды. Я потерял счет времени и не знал, сколько прошел, когда вдруг на моем пути оказалось препятствие, которое вывело меня из состояния экзальтации. Если судить по расходу свечей, то я давно уже пребывал в этом блаженном состоянии.
Препятствие было непроходимым и положило конец моим одиноким скитаниям, но я знал, что пересек (или почти пересек) всю гору, так как в последнем встреченном мной озерке обитали головастики, а эти существа никогда не заходят слишком далеко в подземные воды.
Итак, мне пришлось повернуть обратно и вновь пройти оба сифона, а одновременно отказаться также от мысли, что люди каменного века когда-либо проникали в эту гигантскую пещеру, поскольку из нее не было свободного выхода вверх по течению ручья.
Возвращение прошло без приключений, если не считать одного неправильного маневра, небольшой ошибки в сифоне номер два. То ли из-за спешки, то ли от страха, вызванного, я думаю, предельной усталостью, я нырнул в неправильном направлении и уперся в стену (мне показалось, что я очутился в тупике). Но, призвав на помощь все свое хладнокровие, я вновь нырнул и пулей прошел сифон.
У выхода я увидел, что ночь сменилась солнечным днем. Я прошел более трех километров, один, в воде, под землей.
Просматривая свои находки, положенные в резиновую купальную шапочку, я нашел только две свечи, несколько галек, показавшихся мне занятными, но которые теперь выбросил, и один совершенно черный зуб — коренной зуб бизона, который я подобрал, приняв за гальку, во время своих водных и подземных странствований.
Этот зуб бизона привлек все мое внимание и навел на долгие размышления. Вернувшись в Тулузу к началу учебного года, я сравнил свою находку с зубами других крупных рогатых животных, хранившихся в музее, и попытался его определить. Вместе с техническим хранителем музея Филиппом Лакоммом я пришел к выводу, что зуб принадлежит Bos primigenius — доисторическому бизону, жившему на земле в течение многих тысячелетий, поэтому точно датировать образец было невозможно. Но самое интересное заключалось в том, что этот зуб мог быть принесен в пещеру только человеком, так как я нашел его на каменистом выступе высоко над подземным ручьем, куда вода не поднимается даже в паводок.
Впрочем, если учесть, что в ориньякскую и мадленскую эпохи[10] (то есть как раз в те времена, когда люди рисовали и высекали изображения на стенах пещер) в этой местности повсюду царил сухой и холодный климат, такой, как теперь в Лапландии, то можно предположить, что в условиях ледникового периода ручья вообще не существовало или он был очень маловодным. Тогда пещера, в которую путь теперь преграждал сифон, была сухой и, следовательно, легкодоступной, и первобытные люди вполне могли ее посещать.
