Как же обстояло дело с кузнечным ремеслом у восточных славян? Основным видом руды была болотная руда низкого качества (Рыбаков 1948: 123–126).

«Основным материалом для изготовления кузнечных изделий являлись железо и сырцовая сталь, полученная непосредственно в сыродутном горне. Металл отличается низкими показателями микротвердости структурных составляющих… Картина в местном кузнечном ремесле резко меняется в ІХ–ХІ вв., когда происходит активизация трансъевропейской торговли по Балтийско-Волжскому пути. Определяющую роль при этом сыграла торговая деятельность скандинавов» (Завьялов, Терехова 2012: 255–256).

В Скандинавии, где имелись залежи более высококачественной руды, особая роль кузнецов нашла свое отражение и в «Старшей Эдде», и в исландских сагах (Gustafsson 2012; Einarson 2011). Кузнец изображался существом, наделенным сверхъестественными возможностями (Carlisle 2013: 137). Скандинавская технология трехслойного пакета явилась инновационным новшеством, принесенным скандинавами на территорию Восточной Европы (Завьялов, Терехова 2015). Мечи в Скандинавии были в IX в. в основном привозными «франкскими», но было и местное производство.

В. В. Седов, крупнейший специалист по истории славян, будучи серьезным ученым, не мог отрицать факты:

«возникновение экономического неравенства на материалах исследованных археологами поселений выявить невозможно. Кажется, нет отчетливых следов дифференциации славянского общества и в могильных памятниках VI–VIII в.»

Но без разложения родоплеменных отношений нельзя говорить о предпосылках создания государственности. Одной из таких предпосылок является имущественное неравенство, выделение знати, появление военных дружин профессиональных воинов вместо племенного ополчения. Поэтому Седов тут же объясняет:

«однако это обусловлено прежде всего славянским погребальным ритуалом (у славян-язычников не принято было класть в могилу вещевой инвентарь), а не отсутствием неравенства в славянском обществе» (Седов 1982: 244).

Проверить такое заявление легко. У западных и южных славян, там, где разложение общинных отношений зашло достаточно далеко, украшения, оружие и предметы роскоши клали в могилы вместе с другим погребальным инвентарем. Язычники верили в загробную жизнь и старались обеспечить умершего предметами быта и оружием, потребным в другой жизни. И славяне в этом плане не отличались от других язычников. Тем более что после прихода варягов-руси в землях восточных славян оружие в дружинных курганах начинает постоянно встречаться (Седов 1982: 248–256; Нидерле 1956: 207).

Очень наглядно видно, как историкам на скудном археологическом материале приходится придумывать доказательства высокой культуры восточных славян и любыми средствами доказывать наличие предпосылок для создания государственности.

О быте и культуре восточных славян мы знаем только из скупых сообщений ПВЛ и инвектив древнерусской православной церкви против язычников. Летопись неоднократно сообщает о родовом строе восточных славян:

«поляне же жили в те времена отдельно и управлялись своими родами; ибо и до той братии (о которой речь в дальнейшем, — Д.Л.[11]), были уже поляне и жили они родами на своих местах, управляясь каждые своим родом» (ПВЛ 1950 ч. 1: 208).

А также в летописи говорится о княжениях отдельных славянских племен, возглавлявшихся местными старейшинами и князьками, наподобие древлянского Мала. Сообщение летописи, выделяющей полян и противопоставляющее их остальным славянским племенам, живущим «звериным обычаем», историки соотносят с другими инвективами христиан против язычников. Вот, пожалуй, и все, что из ПВЛ мы реально знаем о быте восточных славян до прихода Рюрика и его варягов.

Одной из важных предпосылок к созданию государственности является военное дело, умение вести наступательные и оборонительные войны, для чего, естественно, необходимо наступательное и защитное вооружение. Без умения защищать свою территорию и покорять соседние племена, эту территорию расширяя, не может быть речи о создании государственности. Об оружии на поселениях и в погребениях восточных славян, датируемых VІ–VІІІ вв., В. В. Седов, один из наиболее известных историков-славистов, вообще практически ничего не пишет. Он пишет о «дружинной культуре», возникшей у восточных славян начиная с середины IX в., так, как если бы никаких скандинавов в славянских землях не было вообще.

К числу археологических культур, уверенно связываемых со славянами, относятся пражско-корчакская, датируемая V–VІІ вв. (Седов 1982: 10), и сменившая ее к началу VIII в. лука-райковецкая культуры (Седов 1999: 45) Как отмечает В. В. Седов, для археологических находок в ареале пражско-корчакской культуры «предметы вооружения и конского снаряжения крайне немногочисленны. Это — наконечники копий, дротиков и стрел, удила и шпоры». Седов при этом также отмечает архаизацию кузнечного дела славянского населения пражско-корчакской группировки (Седов 1995: 23).

Лука-райковецкую культуру соотносят с такими племенами восточных славян, как волыняне, древляне, дреговичи, поляне, уличи, а также, возможно, с тиверцами и хорватами (Гавритухин 2011: 117).

В основном сообщения о находках оружия на поселениях и в погребениях восточных славян относятся к археологическим культурам, принадлежность которых славянам весьма спорна. В монографии В. В. Седова объемом 328 страниц, посвященной восточнославянским племенам, оружие в виде отдельных находок наконечников стрел и копий представлено в числе прочих предметов на 4–5 рисунках (Седов 1982: 70, 74, 198, 207, 214).

В качестве примера также можно привести тот факт, что в объемных монографиях, посвященных восточным славянам, например в монографии В. Д. Барана объемом 495 страниц, кроме отдельных упоминаний в общем контексте, оружию славян отводится всего несколько страниц (Баран 1990: 81–83), причем описания находок вооружения относятся к пшеворской археологической культуре (II в. до н. э. — начало V в. н. э.).

Д. Н. Козак отмечает, что большинство польских историков и археологов относят пшеворскую культуру к культуре германского племени лугиев. Со ссылкой на труды Русановой и Седова он пишет, что «ряд польских и советских ученых продолжает поиск доказательств пребывания в составе пшеворской культуры славянского компонента» (Козак 1990).

В византийских источниках — у Прокопия и Псевдо-Маврикия — рассказывается о снаряжении и тактике южных славян. Во франкских источниках в основном рассказывается о вторжениях франков в земли славян (Barford 2001: 139).

С методологической точки зрения очень важен вопрос о возможности распространения информации, накопленной о славянах, локализуемых на Юге (Подунавье и Балканский полуостров) и на Западе (Прикарпатье), на восточных славян Приладожья, Поволжья и Приднепровья. Против такой некритичной экстраполяции выступали И. И. Ляпушкин и Г. Ф. Корзухина. Они говорили о необходимости критически рассматривать каждое сообщение, сверяя его с археологическими данными (Ляпушкин 1968: 11–12; Корзухина 1955: 64).

И. П. Русановой (Русанова 1976: 195) была сделана попытка

«снять существовавшие возражения против возможности использования данных византийских историков о славянах и антах Дунайского бассейна для реконструкции экономики, социальных отношений, политических интересов, культуры, быта, нравов, военной техники и пр. у населения Среднего Поднепровья» (Поляков 2003: 7).

Дело в том, что даже до разделения единой славянской общности на южных, восточных и западных славян, славяне, локализуемые на юге, вступали в соприкосновение с высокоразвитой Византийской империей, а на западе с высокоразвитой империей франков. Это не могло не отразиться на вооружении этих славян, на их тактике, вообще на организации военного дела. Хотя М. Брайчевский бездоказательно заявлял, что: